Шахана передернула плечами, а Биби сунула палец в рот.
— Ну, у кого есть предложения? — От удовольствия Шану раскачивался взад-вперед, от чего живот у него шлепался о бедра. — Ну же, кто догадается?
— Самая счастливая? — спросила Биби, с трудом понимая значение слова.
— Бангладешцы, — монотонно ответила Шахана.
— Правильно. Здесь пишут, что в опросе «Какая нация самая счастливая?» первое место занимает Бангладеш. Индия на пятом месте, США на сорок шестом.
— О господи, — сказала Шахана.
Но Шану не обратил внимания.
— «Исследования, проведенные профессорами Лондонской школы экономики на предмет количества затрачиваемой энергии каждым человеком и получаемого качества жизни, показали, что самые счастливые люди в мире живут в Бангладеш». Кстати, Лондонская школа экономики очень респектабельное заведение, на уровне университета Дакки или Открытого университета.
И Шану передал Шахане газету, чтобы она сама посмотрела.
— Что мы теряем, если вернемся на родину? Бургеры, чипсы и, — он кивнул на ноги Шаханы, — узкие джинсы. А что получим? Счастье.
— Господи, — повторила Шахана.
Биби стояла на одной ноге и пыталась сосредоточиться, но получались у нее только гримаски.
— А как ты думаешь, какой класс присвоен этой стране? Глянь-ка. Тридцать второй. Видишь, какая разница.
Шану начал напевать песню из старого фильма и изучать мозоли на левой ноге. Девочки выскользнули из комнаты, бросив газету на пол.
— Здесь надо срезать, — сказал Шану через несколько минут.
Наклонился в поисках мозолей, насколько позволил живот.
— Не верю, — сказала Назнин.
Она сидела за машинкой, не работала, не убирала, просто сидела.
— Что ж, тогда я сам.
— Нет. Я не верю в это исследование. Какие профессора его проводили?
Брови у Шану взлетели вверх, глазки остались одни, маленькие, уязвимые, незащищенные, как две улитки без раковин. Шану потянулся к газете:
— На, посмотри. Я ничего не придумал.
— Написать можно все, но я в это не верю.
— Почему?
Удивительно, как лицо может вместить столько изумления.
Назнин не знала, что ответить. Зачем затеяла этот разговор. Не знала, верит ли исследованию или нет.
— Моя сестра несчастлива.
— Нет. Хасина очень счастливая.
— Нет, она несчастна. И не была счастлива…
И Назнин рассказала, что скрывала все эти годы, сначала запиналась, как будто говорит неправду, но потом слова хлынули потоком. Шану сидел неподвижно, как никогда, со спокойным лицом. Назнин рассказывала о своей сестре, ничего не скрывая, начиная с мистера Чоудхари, хозяина, которого Шану окрестил уважаемым человеком. Слово «изнасилование» Назнин заменила на деревенское выражение «у Хасины украли накпул», или «кольцо в носу», о том, как сестра начала торговать телом, Назнин не упомянула, сказала только, что «сестре надо было зарабатывать на жизнь», и увидела, что Шану понял намек.
Закончив, Назнин сложила руки на коленях и сидела очень ровно, протестуя своей аккуратной позой против мирового хаоса и беспорядка. Шану склонил голову и обвел взглядом комнату.
— Я что-нибудь придумаю, — сказал он, — надо что-то делать.
На следующий день после собрания «Бенгальских тигров» Назнин отправилась на другой конец района к Хануфе.
Хануфа надавала ей упаковок из-под маргарина и мороженого.
— А еще — вот тебе дал, кебаб и нирамиш. Я много наготовила.
— Я себя уже хорошо чувствую, — сказала Назнин.
— Возьми, — сказала Хануфа, — я много наготовила.
Она принесла стульчик, чтобы Назнин могла поставить ноги. На возражения ушло бы больше сил. Назнин послушалась.
Хануфа снабдила ее очередной порцией новостей. Старший Назмы устроился менеджером в ресторан «Бенгальский воин», Джорина пытается вернуть дочь и зятя в Англию, но служба иммиграции создает трудности, у Сорупы все не проходит простуда.
— И все говорят о меле.
Назнин на секунду закрыла глаза и вспомнила вчерашнее собрание.
Само собрание уже походило на мелу. Зал украшали нарядные, ярко одетые детишки и младенцы на руках у родителей. Люди бродили по залу, одни входили, другие выходили, пробовали бхаджи и самосы, по тридцать пенсов штучка, на тележке в левом проходе. В дальнем углу человек в грязном фартуке продавал сладкие ласси и пачки мангового сока. Шахана сдержанно махнула группе молодых парней в замысловатых кроссовках и с заговорщическим выражением лица. Биби встретилась со школьной подружкой, они сели вместе, болтая ногами. Шану смазал копну волос кокосовым маслом, заточил три карандаша, нашел блокнотик, как у журналистов, и с трудом, но втиснул его в нагрудный карман рубашки.
— Сколько же здесь народу, — сказал он, — как в таких условиях можно провести собрание?
— Я хочу купить ласси[74], — сказала Шахана.
— Молоко наверняка скисшее, — предупредила Назнин, — у продавца ни холодильника, ни льда.
— Пойду посмотрю, — сказала Шахана и убежала.
Шану вытащил блокнотик:
— Помню, в районном совете говорили, что если собирается больше четырех человек, то это уже базар.
Назнин вспомнила его слова. Шану оказался прав. Более того. На этом базаре он говорил больше всех.
Народ на задних рядах начал ворчать на Карима:
— Кажется, он забыл свой родной язык.
— Какая разница, что так треп, что сяк, — прошептал Шану в ответ.
Собрание проходило по обычной схеме. Секретарь на цыпочках пытался успокоить зал. Снова выборы. Черному человеку присвоили титул «Главный по межкультурным связям». Снова баталии между Каримом и Вопрошателем.
— Что мы отмечаем этим фестивалем? — спросил Вопрошатель. — Неужели у наших детей все в порядке в школе? Разве они разом выбрались из последних учеников в первые? Разве проблема наркотиков, о которой мы умалчиваем, как о чем-то постыдном, исчезла? Что изменилось? Наших братьев в Палестине, Индии, по всему миру больше никто не притесняет?
И тут поднялся Шану. Все в зале повернулись в его сторону. Со всеми мыслимыми и действующими на нервы звуками он выкорчевал глубинные залежи в горле:
— От своего имени я сам бы хотел добавить, что народ Бангладеш самый бесправный в мире представитель своей этнической группы во всем Соединенном Королевстве. В этом трагедия иммигрантов. И, как человек, изучавший философию…
Дальше Назнин не слушала. Ей было все равно, что он говорит. Ей было все равно, что люди смотрят. Она сидела рядом с мужем напротив любовника, и в ней медленно поднималось чувство
