положил джинсы на пол и сложил руки на груди. Они молчали, боязливо глядя друг на друга, и каждый гадал, кто начнет объяснения и что надо объяснять.
Оба не выдержали и одновременно опустили глаза. Воздух переполнился невысказанным, напряжение вот-вот выступит капельками влаги на стене. Назнин ощущала свое тело, как будто только что в него вселилась, и физическое ее воплощение было и странным, и волшебным. Кровь пульсирует за ухом. Игла возбуждения прокалывает бедро насквозь. В желудке жуткий, невыносимый голод.
Назнин забыла, кто сорвался первым, но они оказались в спальне и так сжали друг друга, что между ними не осталось воздуха. Укусила его за ухо. Укусила за губу и ощутила кровь. Он толкнул ее на постель, обнажил ее грудь и задрал подол сари. Сари болтается на талии, но она голая, как никогда. В девственно- чистом прошлом остались времена голых тел под простынками. Она помогла ему раздеться. С ней сегодня можно все. Она впустила его, но даже не со страстью — с яростью, словно за один этот акт можно либо все выиграть, либо все потерять. Он сжал ей горло рукой, и она хотела всего сразу: испариться в этой жаре, как капля росы, хотела, чтобы он сильнее надавил на горло и утихомирил ее, чтобы вошел Шану и увидел ее, свою жену.
Карим лежал на спине, подложив руки под голову. Назнин не шевелилась, раскинув на кровати конечности, как после аварии. Лежала и ждала, когда же внутри появится отвращение. Но отвращения не наступало. Назнин чувствовала только тепло его тела рядом. Она уже погружалась в сон, когда Карим повернулся на бок и заговорил. Он бормотал нежности, шептал обещания, постанывал и бурчал о любви, сладкие фразы, глуповатые по молодости, скупые из-за заикания. Она встала, пошла в душ и смыла все его слова.
Позже Карим сидел на диване, положив ноги на кофейный столик, а она шила. На носке у него дырка, из нее торчит большой палец. Назнин старалась не смотреть. Принесла ему стакан воды. Газеты. И отворачивалась от белых носков с посеревшими пятками и косточками, да еще и с дыркой.
Пару раз Карим тыкал в кнопки на мобильном, но, видимо, не с кем было разговаривать. Он вытянул руки и заерзал.
— Надо дела поделать, — сказал он, никого конкретно не имея в виду.
Назнин возилась с молниями. Если бы Карим спросил, она бы все рассказала, про болезнь, про невозможность дальнейших отношений, и потом они бы говорили и договорились бы до разрыва.
— Ты на меня злишься?
Назнин обернулась, думая, что это он по мобильному.
— Ты на меня злишься, потому что я пару дней не приходил?
— Нет.
Карим улыбнулся:
— Ладно, вижу же, что злишься.
Ему это, кажется, нравилось.
— Я уезжал в Брэдфорд, с родственниками встречался.
— Я не злюсь.
— Я заглажу свою вину.
И вдруг Назнин разозлилась:
— Почему ты не веришь, когда я говорю, что не сержусь? — Она перешла на бенгальский и свои слова прошипела.
Ему понравилась шутка:
— Верю тебе, сестра. Вижу, как ты счастлива.
Она молчала, и несколько минут ответом ему была тишина. Потом ей захотелось что-то сказать, но ничего не приходило в голову.
— Пошел я, — сказал Карим и убрал ноги со стола.
Он говорил легко, словно они сейчас просто дурака валяли.
— Надо в пару мест зайти, пару человек увидеть.
— Не надо. Не уходи.
— Пару дел сделать. Джинсы отнести.
Но не встал.
— Девочки завтра дома. И послезавтра.
Он помолчал. И голос его прозвучал не так беззаботно.
— Может быть, знаешь, мне пора с ними познакомиться?
Назнин перехотела с ним разговаривать. Вернуться бы на две недели или на десять минут назад и все изменить, и чтобы все пошло по-новому.
— С кем ты встречался в Брэдфорде?
Он пожал плечами, как будто ответ на этот вопрос невозможен.
— С семьей. С кузенами там.
— У тебя много кузенов?
Он снова пожал плечами:
— Целый вагон.
Она повлияла на его решение, он легко согласился остаться. Решил посидеть за компьютером Шану. Назнин протерла монитор. Возясь со входами и проводами, Карим заговорил о «Бенгальских тиграх».
— Надо как-то оживить дело. На собрания никто не ходит. Жалкое зрелище.
Влажной тряпкой Назнин прошлась по клавиатуре. Карим так близко, что слышится запах: лайм, гвоздичное масло и еще не остывший запах недавнего секса, хоть и смытый водой, но заметный, как вычищенное пятно, если о нем знаешь.
— Сначала на собрания ходили все, — сказал он Назнин, будто она никогда там не была, — а потом бац, — он щелкнул пальцами, — и нет никого.
Борода у Карима отросла. Но и с бородой видно, какой он красивый. Она вспомнила собрание, вспомнила, как сидела прямо возле сцены, как в красном сари все пылало, как он переманивал аудиторию на свою сторону, как бежала домой и ждала его, знала и не могла поверить, что он придет. Тогда она его хотела, а не сейчас — с ногами на кофейном столике и дырками в носках.
— Когда мы организовывали марш, было совсем другое дело.
Он нагнулся распутать провода.
— Организуйте опять.
— «Львиные сердца» устраивали марш против нас. А мы против них. Но они все свернули. Знали, что по числу нас будет больше. И что они нам проиграют.
Разгибаясь, он ударился головой о стол и потер кулаком ушибленное место.
— Организуйте еще один марш. Почему обязательно надо делать марш против кого-то?
Карим обернулся на нее и погладил бороду.
— Не так все просто.
— Почему?
— Нельзя устроить марш просто так. Это все равно что, Господи, все равно что пойти погулять.
Назнин заупрямилась:
— Почему?
Карим внимательно изучил ее взглядом, словно заподозрил в ней самозванку.
— Потому что, — тихо, но настойчиво произнес он.
— Ты же хочешь, чтобы люди опять к тебе потянулись?
— «Бенгальские тигры» доживают последние дни.
Карим нажал на клавишу, и компьютер зажужжал, как насекомое в сумерках. Сел и нажал еще несколько клавиш.
— Сделай из марша праздник, люди всегда ходят на праздники. Кто-то споет, кто-то станцует.
— Вроде мелы?[73]
Он оглянулся и улыбнулся — как погладил по голове.
— Да, — не сдавалась Назнин, — как мела.
Карим погрузился в экран, и Назнин замолчала. Она стояла рядом, молча требовала к себе внимания.
