Шану застыл возле кровати и, хотя он не двигается, производил впечатление перпетуум мобиле.
— Мои рекомендации — постельный режим, — сказал доктор, — и поменьше волнений.
Шану приложил палец к губам, словно хотел утихомирить взволнованного доктора.
— Да, да, сейчас с ней надо понежнее. Она будет кушать?
— Почему вы ее сами не спросите?
— Конечно.
Шану подумал. Покашлял, но почти неслышно:
— Ты поешь? Может, риса? Яйцо?
Назнин захотелось подобрать колени под одеялом. Но колени запротестовали против несанкционированного покушения на их покой, и Назнин их просто потерла.
— Риса чуть-чуть.
Шану захлопал и потер ладони:
— Рис! Вы слышали, доктор? Не нужны нам ваши больничные койки и всякие лекарства. Ей поможет только рис.
Доктор Азад откуда-то вытащил желтую папку для бумаг. Он начал писать, продолжая стоять, и, глядя на кончик ручки, сказал:
— Я счастлив, что, как я и предсказывал, вы пришли в себя. В таких случаях необходим покой, и все пройдет.
— Я всегда с уважением отношусь к мнению профессионала, — заявил Шану, словно это само по себе достижение.
— Да, — сказал доктор на этот раз так тихо, что Назнин усомнилась, слышит ли Шану, — только если вы с ним согласны.
Шану смотрел на Назнин. Щеки у него раздулись от счастья и почти закрыли глаза. Потер руки и принялся хрустеть суставами.
— Хочу риса, — сказала Назнин. Приподнялась, как будто собралась встать.
Шану засуетился, стал собирать посуду на туалетном столике.
— Доктор велел лежать, — замахал он руками, — лежи, надо следовать его рекомендациям. Я все принесу.
И он с шумом вышел из комнаты, забыв забрать посуду.
В дверях столкнулся с девочками. Громким шепотом запретил им беспокоить мать. Биби и Шахана забрались на кровать и молча обняли ее. Биби принялась расчесывать маме волосы, легонько нажимая пластмассовой расческой на кожу головы, распутывая каждый узелок. Шахана растянулась на розовом постельном белье, и волосы у нее наэлектризовались от нейлона. Назнин заметила, что Шахана сильно продвинулась в борьбе с отцовской неприязнью к узким джинсам на девочках. Доктор Азад закончил писать, измерил у Назнин давление и снова взял ручку.
Вернулся Шану, поднос у него в руках уперся в живот.
— А ну кыш! — крикнул он, хотя на дороге ему мешала только мебель. — Вот тебе рис и картошки немного.
Он поставил поднос у кровати.
— В картошке совсем чуть-чуть специй, — сказал он доктору, как бы предупреждая, — и немножко сладкого мяса на блюдечке. Для восстановления сил.
— Хорошо, хорошо, — ответил доктор и собрал свои вещи. — Вы можете снова выходить на работу, — сказал он Шану. — Лондонская транспортная система без вас совсем развалится.
Шану склонил голову набок:
— Пусть катятся ко всем чертям — я ухаживаю за женой.
Он взял кусок сладкого мяса, и, только набив рот, вспомнил, что мясо для Назнин. Поставил тарелку.
— Как себя чувствует ваша жена?
— Чудненько, — в тон ему ответил доктор. — Что слышно из районного совета?
— Из районного совета?
— Насчет…
— Библиотеки? Спасибо, что интересуетесь, но, как видите, — и Шану с сияющей улыбкой посмотрел на жену и дочек, — сейчас у меня семья на первом месте. Пусть тоже катятся ко всем чертям, все эти читатели, невежи и неучи, с районным советом в придачу. Пусть катятся.
И с невероятным облегчением вздохнул.
— Оставайтесь в постели, — сказал доктор Назнин, — пока не надоест. Звоните, если почувствуете себя хуже. Я вам пропишу успокоительное.
— Глупости, — пропел Шану, — моя жена очень и очень спокойная. Спокойней моей жены в мире человека нет. У нее нет поводов для волнений, — с гордостью сказал он.
— Хорошо, хорошо. Я должен идти. Меня ждут другие больные.
— Да, вам нужно идти, — согласился Шану, — идите, лечите больных. И передавайте привет своей семье.
Назнин скатала щепотку риса в шарик. Она вспомнила один давний вечер, когда впервые задалась вопросом, что связывает этих двух людей. Теперь ей стало ясно что. У доктора есть положение и деньги, от отсутствия чего так страдает Шану. Но у доктора нет семьи, о которой он мог бы говорить без боли в голосе. У Шану хорошая жена, дочери, которые умеют себя вести. Но ее муж, несмотря на все свои книги и образование, самый обычный рикша. Поэтому их жизненные дороги переплелись — каждому нужно испить из источника печали другого. В этих источниках они черпали силы.
За окном был уже вечер, когда она решила открыть глаза и вернуться к обычной жизни. По такому случаю девочкам разрешили лечь попозже, а Шану превратился в клоуна. Он сделал отчет о неудачах, постигших его на кухне, и, показывая, как порезался ножом, вдруг начал скакать по комнате, схватившись за большой палец. Ночью он спал на самом краю кровати, чтобы ей «было чем дышать». Он показал, как упал на пол в первую ночь, и его актерские способности были вознаграждены. Шахана хоть и закатила глаза, но помимо воли улыбнулась. Биби более официально захлопала. Назнин улыбнулась и завязала волосы в узел. Поднимать руки ей было тяжело, ноги болели. Кажется, от этого отдыха она невероятно устала. Снова вернулось чувство, что надо о чем-то подумать.
— Я хочу попробовать встать.
Шану погрозил пальцем:
— Она не слышала, что велел доктор? Постельный режим. Такое лечение.
— Я уже належалась. Я хочу встать.
— Она не слушается доктора. Допляшется.
Еще чуть-чуть, и от улыбки у Шану лопнули бы щеки.
Назнин стало интересно, почему муж говорит о ней в третьем лице. Будь у нее побольше сил, почувствовала бы раздражение. Она собрала все имеющиеся в запасе силы и встала, несмотря на продолжительные увещевания Шану.
Гостиная была завалена игрушками, одеждой, книгами и разбросанной кухонной утварью. На столе — рулон туалетной бумаги, на диване — пять банок из-под консервированной фасоли. Здесь разгружали сумки с покупками — почему-то на полпути к холодильнику. Если пакет ненароком освобождался от содержимого, его бросали на пол для вящего беспорядка. Вот след от двери до дивана и стола: это кто-то захотел добавки. Назнин молча ходила по комнате. Внутри — удовлетворение. Столько лет она приказывала себе не расслабляться. Если расслабиться, все развалится. Постоянная бдительность и расчет, низкая, незаметная и неблагодарная работа женщины не давала всему хозяйству рухнуть.
Шану поднял туфлю и упаковку фломастеров. Положил на ручку кресла.
— Девочки сейчас на каникулах. Что уж тут поделаешь? — Он пожал плечами и покачал головой в знак беспомощности перед этим стихийным бедствием.
Назнин подошла к окну и посмотрела на оранжевый свет фонарей. Болезненный, отравленный свет.
