Назнин вернулась на землю:

— Их закрывали англичане?

— Вообще-то, — Шану склонил голову, — не совсем закрывали.

Он отложил книгу в сторону и сунул руки под жилет, где они тут же оживились.

— Представь себе марафон, где один бежит и ничего ему не мешает, а ты должен бежать со связанными сзади руками, с завязанными глазами, по горячим углям и, и… — Шану подумал немного, щеки у него заходили ходуном. — И с отрезанными ногами, — закончил он и показал рубящим движением на колени, где именно ноги должны быть отрезаны.

— А-а, так вот как все было на самом деле.

Назнин хотелось, чтобы Шахана и Биби хоть немного вслушались в их разговор. Внезапно ей стало жалко стольких лет, которые ушли впустую на мелочные, никчемные волнения и подробности, разъедающие мозг. Взяла книгу, перевернула, надавила на обложку, словно захотела выжать оттуда знания. Что еще Шану скажет?

У Шану затанцевали колени. Он что-то пробормотал, то ли подводя итоги, то ли успокаивая себя, встал. Вышел из комнаты, вернулся с небольшим ковриком из деревянных шариков.

— Это автоматический массажер спины, — объявил он, — и каких только штучек-дрючек сегодня не найдешь.

С таким удивлением, словно это откровение из уст самого архангела Гавриила.

— Сейчас попробуем.

Шану жестом велел девочкам подвинуться.

— Для машины.

Он приладил коврик к спинке дивана и уселся на него.

— И чего только в наши дни не придумают.

Действительно. У Шану за время работы в таксопарке появилось много затрат. Для бардачка всякие мелочи, чтобы не пустовал, ножик для удаления льда (по хорошей цене, зимой заплатил бы втридорога), еще одно зеркальце, чтобы осуществлять надзор за всякими невежами на заднем сиденье, освежитель воздуха в форме лягушки, маска на глаза из толстого черного нейлона, чтобы можно было поспать между вызовами. Самое серьезное вложение было сделано в прибор, который отображает состояние на дорогах и предлагает объездные пути по городу. Шану перед ним благоговел.

— Как человек может такое придумать, уму непостижимо.

Стоил прибор очень дорого. И приносил такое количество головной боли, что это обходилось еще дороже. Как ни упрашивал Шану, как ни подольщался к своему прибору, тот так и не заработал.

Кроме этих расходов — еще штрафы и пени. Хотя Шану очень аккуратный и добросовестный водитель, власти, кажется, устроили за ним настоящую охоту. Штрафы Шану платил как за превышение скорости, так и за принижение. Однажды его даже вызвали в суд за сфабрикованное против него обвинение. Он надел костюм и отрепетировал речь перед зеркалом.

— Там, в суде, и не подозревают, с кем им предстоит иметь дело, — сказал он Назнин. — Они решили, что придет невежа, который задрожит перед их париками да мантиями.

Ушел он в приподнятом настроении, пришел с черной тучей на лице. Лег на кровать и отвернулся к стене. Назнин принесла ему поесть и поставила на столик.

— Суд был нечестным, — предположила она. Дотронулась до его спины. Твердая.

— Оставь меня.

Поднялась цена за парковку, машину отбуксовали, пока не будет оплачена разница. Шану сцепился с рабочими на буксире. После суммирования всех расходов и уплаты аренды за машину в «Кемптон каре» чистая прибыль оказывалась совсем ничтожной. Шану много работал, и чем больше он работал, тем чаще подозревал обман.

— Гоняюсь за дикими быками, — говорил он, — и ем собственный рис.

Автоматический массажер для спины вроде работает. Шану уселся на него и хрюкнул от удовольствия.

— Даже не знаю, — сказал он и всхлипнул. — А то за рулем иногда можно и заснуть.

— Можно, я попробую, папа?

Биби всегда интересовалась последними приобретениями Шану. Она играла с лягушкой- освежителем, хлопала ее по спинке, пока Шану не приказал:

— Хватит, а то там все закончится.

— Это для снятия напряжения и для расслабления мышц, — объяснил Шану, прочитав по-английски на упаковке. — У тебя есть напряжение в теле?

— Нету, — тихо сказала Биби.

— Что за чушь ты смотришь, Шахана? Немедленно выключи.

— Откуда ты знаешь, что это чушь, ты же не смотришь?

У Назнин перехватило дыхание.

На улице стемнело. Комнату будто загерметизировали. Слишком много вещей. Слишком много людей. Слишком мало света.

Шану встал и выключил телевизор. Вернулся на свое место и протянул старшей дочери руку:

— Иди, иди сюда, сядь ближе.

Шахана не шевелилась. Дунула в челку.

К ней подошла Назнин:

— Иди. Посиди с отцом. Слышишь, он тебя зовет.

Шану махнул жене рукой:

— Пусть сидит. Она уже взрослая. Она уже не ребенок. Ведь ты уже не ребенок, правда, Шахана?

Шахана еле заметно дернула плечом.

— Ладно, ладно, — сказал Шану.

Он вытащил что-то из зубов. Прижался спиной к своему массажеру и повращал лодыжками.

— Как школа? Все еще лучшая ученица? Наверное, умнее всех, а?

— В школе все о'кей, — ответила она по-английски, слегка обернувшись.

— «О'кей, о'кей». Без конца смотрит телевизор и все равно хорошо учится. — Он заговорил тише. — Когда я учился в школе, у меня были очень хорошие оценки. Ваша мать тоже очень умная женщина, хотя тщательно это скрывает. Но, понимаешь, не было у нас возможности прокладывать себе дорогу. Мы пытались…

Он потерял мысль и замолчал.

— Да, мы пытались.

Назнин села в кресло. Биби — на ручку кресла.

— Я знаю, — ответила Шахана, — насчет этого не волнуйся.

— Ты права. Волнение ни к чему не приводит.

Шану улыбнулся и слегка коснулся плеча Шаханы.

— Пора спать, — сказала Назнин.

Но Шану запротестовал:

— Нет, пусть еще посидят. У нас разговор отца с дочерью.

Он посмотрел на Шахану и поднял брови, словно хотел сказать: «Эта женщина вечно портит нам всю малину». Шахана удостоила его улыбкой, и он обрадовался:

— Я не знаю, Шахана. Иногда оборачиваюсь назад и прихожу в ужас. Каждый день своей жизни я готовился к успеху, работал на него, ждал и не заметил, как прошли годы, и жизнь осталась почти вся позади. И тогда наступает шок — то, чего ждал всю жизнь, давным-давно куда-то ушло, потому что двигалось в другом направлении. Как будто ты ждешь на другой остановке автобус, в который все равно не влезешь.

Шахана быстро кивнула.

— Но ты не волнуйся, — сказала она.

— Ты уже взрослая, и говорить с тобой об этом можно. Это утешает. У меня такая умная дочь. — Глаза у него засверкали, он слегка прокашлялся. — Понимаешь, мне пришлось сражаться с расизмом,