не остановишь.
Назнин почесалась. Разия тоже. Назнин показалось, что она вся покрылась тайнами. Ей захотелось рассказать Разии все: о Кариме, о подозрениях насчет Тарика, правду о Хасине, сагу о деньгах и миссис Ислам.
Когда продавщица отошла на безопасное расстояние за прилавок проверить свой макияж в зеркальце без оправы, Назнин прошептала:
— Мы заняли денег у миссис Ислам.
Писк от Разии Назнин еще ни разу не слышала. Столько лет знакомы, но слышать, как Разия пищит, ей не приходилось.
— На что? Зачем?
— Чтобы купить швейную машину. «Без начального капитала ничего не получится», — процитировала Назнин своего мужа. — И чтобы купить компьютер.
— У человека сертификатов вот столько, — Разия развела руками в стороны, — а ума ни грамма.
— Самое страшное, сколько бы мы ни платили, она требует все больше.
— Разумеется, она требует больше. По-другому и не делается.
— Да, — согласилась Назнин, — но сколько еще придется платить?
— Она ведьма.
— Не знаю. Если кому-нибудь что-нибудь нужно, идут к ней. Она дает. Дает деньги, если они нужны. И она старая. Ее бедро…
Назнин замолчала, но почувствовала, что сказанного недостаточно:
— И руки у нее совсем плохие.
Разия фыркнула и тряхнула головой:
— Руки плохие! Что у нее совсем плохое, так это сердце. Посмотри на мои руки. Два месяца без перерыва я работаю с кожей. И посмотри на ее руки. Ей поработать чуть-чуть совсем не помешало бы. — Разия поджала губы, и они совсем исчезли. — «Когда я была совсем молоденькой, руки у меня были самые красивые в стране, хоть всю ее пройди с востока на запад».
Разия в точности скопировала «загробный» голос миссис Ислам.
— «Люди приезжали издалека, чтобы взглянуть на них».
Разия искоса посмотрела на Назнин, и голос ее задрожал от смеха.
— «Но того, кто на меня заглядывался, — громче сказала Разия, — отец рубил на котлеты».
Назнин расхохоталась. Продавщице стало не по себе, словно смех — это ненормально и должно тревожить. Она взяла карандаш, листок то ли с ценами, то ли со списком товаров и с деловитым видом прошлась по магазину.
— Сколько вы ей должны? — Разия снова стала серьезней.
— Около тысячи.
— А сколько заняли?
— Примерно столько же, но я не уверена.
— Сколько вы уже заплатили?
— Не знаю. Подсчет вести сложно, но мне кажется, мы уже должны заканчивать, но никак не начинать.
— Слушай, вы с этим долгом никогда не рассчитаетесь. Сколько бы вы ни платили, она скажет, что у вас еще проценты набежали, или найдет что сказать. Я знаю людей, которые выплачивали по шесть, а то и семь лет.
— У нас лежат деньги на Дакку. Не знаю сколько. У Шану есть счет в банке.
— И пусть лежат, — быстро сказала Разия, — смотри, чтобы она своими крючковатыми ручками до них не дотянулась. Я что-нибудь придумаю. Предоставь это мне.
Разия остановилась на куске шелка цвета слоновой кости и бирюзовой кисее на шарф:
— Сошью на работе. Будет ей сюрприз. Как раз к концу экзаменов.
Продавщица завернула ткань в бумагу и, высунув маленький розовый язычок, заправила у свертка края. Назвала цену.
Разия открыла кошелек и заглянула внутрь, поднеся его почти на уровень глаз. Начала доставать бумажки, чеки, фотографии, билеты и мелочь. Когда в кошельке ничего не осталось, Разия вынужденно призналась:
— У меня только два фунта.
Продавщица уперлась руками в свои костлявые бока. Положила руки на сверток и посмотрела на Разню. С такими, как Разия, ей приходилось иметь дело.
— А скидок у вас нет? — спросила Разия.
Но продавщица не улыбнулась. Подвинула ткань к себе.
— Не знаю, — сказала Разия Назнин, — я в последнее время все забываю. Я думала, что у меня с собой сорок фунтов. Наверное, сунула их куда-то.
Назнин открыла свою сумку:
— Я за тебя заплачу. У меня есть. Я собралась их отправить Хасине.
Но Разия не взяла деньги, и они вместе пошли в банк «Сонали» в начале Брик-лейн, мимо газетных киосков с амулетами и травяными снадобьями в окошках, мимо магазина «Сангита» с бумажными цветами, наборами для цветочных гирлянд и клеем.
— Ты знаешь, — начала Назнин, — доктор Азад рассказывал мужу, что в нашем районе очень многих молодых людей удается подсадить на наркотики.
— Я от всей души благодарю Бога, — и Разия высоко подняла голову, — что это проклятье обошло мой дом стороной.
— Чтобы расплатиться за наркотики, они вынуждены воровать. Доктор Азад говорит, что иногда они крадут, — она помедлила, — у собственных родителей.
Разия посмотрела на подругу, но Назнин ничего не смогла прочитать у нее на лице.
— Я тебе уже сказала, что благодарю Бога.
Они прошли мимо бенгальского супермаркета с объявлением «Свежие газеты из Медины», мимо официантов, которые зазывали посетителей с улицы, и овощного, где круглый год висела красивая ложь: «Манго нового урожая».
Шторы опущены, хотя еще не совсем стемнело. На стенах возле окна — вытянутые прямоугольники насыщенного солнечного света. От телевизора лучи жидкие, цветастые, но слабые. Высокий торшер возле противоположной стены освещает телевизор и отражается в нем. На тележке настольная лампа. Круг желтого света ложится на книгу Шану, на его живот, колени и бумаги. Назнин наводит порядок, протирает стол в последних теплых лучах заходящего солнца, текущего в комнату сквозь тонкие серые занавески. Девочки в ночных рубашках с ногами сидят на диване в мерцающем свете телевизора. Шану — над кругом света, его лицо в тени.
— Ты знаешь, что британцы отрезáли пальцы бенгальским ткачам?
Кому адресован вопрос, неясно. Шахана целиком во власти телевизора. Биби обернулась к отцу, посмотрела на мать и вернулась к телевизору.
— Я сегодня ходила с Разией за тканью.
Назнин не могла забыть о пустом кошельке Разии.
— И британцы уничтожили нашу текстильную промышленность.
— Да, — отозвалась Назнин. — Как они это сделали?
Шану в очередной раз что-то нашел и обезвредил в дыхательных путях. Для проформы прокашлялся и начал:
— Понимаешь, все дело в тарифах. Затраты на экспорт и импорт. Налоги на шелк и хлопок достигали семидесяти-восьмидесяти процентов, и нам невыгодно стало их производить.
Назнин витала в облаках. Она выравнивала стулья вокруг обеденного стола и трепетала от приятных воспоминаний.
— Мы пожертвовали ткацкими станками в Дакке, чтобы в Манчестере народились новые фабрики.