Все функции швейной машинки Назнин освоила за две недели. Наметка, подрубка, прорезная бельевая петля, эластичный зигзаг для пришивания резинки. Разия приходила поставить оценку и дать новое домашнее задание. Молнии Назнин вставляла, уже почти не глядя. Обработала дряблый край пиджака Шану и потайным швом пришила воротничок на платье куклы. Иглы больше не ломались. Никаких издевательств над кухонными полотенцами. Каждый кусочек ткани в доме был прострочен, распорот и узами нитей повенчан с другим. Чтобы освоить длинную строчку, Назнин сняла занавески и сшила их пополам. Они лежали на обеденном столе, как спущенные паруса. По книгам Шану разбросаны катушки разноцветных ниток, как яркие флажки на пути к знанию. Назнин склонялась над работой, пока Шану читал или стучал по клавиатуре, пел, бормотал себе под нос, вспоминал о нелюбви к стульям, спускался на землю, вспоминал о своих затекших коленях, вставал, печатал, разговаривал.

Сегодня Шану ушел за продуктами. Шахана перед уходом в школу попросила его купить гамбургеров. Шану решил, что купит рыбью голову и сушеную хильшу[33] если не будет свежей. Назнин, истощив все запасы ткани в доме, отдирала от нижней юбки кружево и подумывала, что нужна игла потоньше, как вдруг в дверь постучали.

В общем коридоре, держась за стену, стояла миссис Ислам со спреем от растяжений мышц в руке. Назнин подхватила ее большую черную сумку со впалыми боками, взяла миссис Ислам под локоть и провела внутрь. Убрала все с дивана, чтобы гостья смогла прилечь. Гостья подняла край сари до бедра, побрызгала спреем и застонала. Побрызгала на живот, сунула спрей в рукав кофты и еще раз прыснула. Затем таким же образом смочила носовой платок и накрыла лицо. Для ритуала явно требовались тишина и время, чтобы отдышаться и прийти в себя. Назнин ждала.

С тех пор как Назнин вышла замуж, миссис Ислам нисколько не постарела, но тем не менее заявляла, что впадает в маразм. Черная сумка, которую годы, наоборот, не пощадили, превратилась в фармацевтический рог изобилия, словно только сейчас, на закате жизни, узнала свое настоящее призвание. Внутри ее залежи таблеток, пилюль, порошков и склянок. Банки с мазями, пакетики с загадочными гранулами. Плюс коробочки с пищевыми добавками и несколько лохматых кружочков прессованной травы. Но все это добро только про запас, на случай экстренных мер. Назнин же всегда ныряла в сумку только за сиропом от кашля, когда на то поступали указания.

Миссис Ислам слабо махнула на сумку, Назнин подскочила и расстегнула застежку, с которой уже отлетел камушек. Подала миссис Ислам бутылочку с сиропом, и та сделала большой глоток, не снимая платка с лица. За последние десять лет Назнин не помнила, чтобы миссис Ислам хотя бы раз кашлянула. Этот сироп удивительно эффективен. Случалось, что за время визита миссис Ислам выпивала всю бутылку и засыпала на час-полтора. Шану тогда ходил на цыпочках и говорил громким шепотом Назнин: «Такая честь. Смотри, как она свободно себя здесь чувствует. Я знавал ее мужа».

Спрей от растяжений у миссис Ислам всегда в руке. Этот запах, смешанный с ментоловыми конфетками под языком и сладким сиропом от кашля, создает вокруг нее ореол больничной койки. Но глаза у миссис Ислам все такие же жесткие и яркие, а голос отрывистый.

— Золотая жила, — сказала она, сняла с лица платок и бросила взгляд на швейную машинку.

— Я учусь, — ответила Назнин.

Она села в кресло навозного цвета и в доказательство продемонстрировала сборку на тряпочке.

— Во времена моей молодости нас учили штопать вручную. Так просто нам ничего не давалось.

У Назнин свело судорогой правую руку, она раздумывала, не одолжить ли спрей у миссис Ислам, и решила не спорить:

— Да. Все очень быстро. Хорошая машинка.

Миссис Ислам покрутила тапочками:

— Ты собираешься отправлять девочек в школу? Твой муж сказал, что отправит, но их что-то не видно.

— А-а, да-да.

Сквозь удушливое облако спрея на ключицу миссис Ислам произнесла:

— Я теперь женщина больная. Очень, очень больная. Каждый может сказать мне все что угодно. Все знают, какая я стала слабая. Ты мне говоришь «да, они будут ходить», но не посылаешь их. А старой больной женщине можно сказать все что угодно.

Речь шла о медресе, новой мусульманской школе. Ее открыли благодаря щедрому пожертвованию миссис Ислам. Предполагалось, что Шахана и Биби будут ходить туда после занятий в обычной школе, но Шану им это запретил. Он пришел в ярость:

«И это они называют образованием? Качаются там, как попугаи на жердочке, твердят наизусть слова, которых не понимают».

Он их всему научит. Коран и еще индийская философия, учение Будды, христианские притчи.

«Не забывай, — повторял он Назнин, — Бенгалия была частью Индии задолго до появления мусульман, а потом, после первого индийского периода, — буддистским государством. Мы стали мусульманами только из-за монголов. Не забывай».

Миссис Ислам же он сказал:

«Да, моя жена будет их туда отправлять. Я помню вашего мужа. Он был самым уважаемым человеком. Помню, мы помышляли о совместном бизнесе. Изделия из джута. Что-то вроде импорта- экспорта».

Назнин открыла рот, чтобы возразить, но миссис Ислам ее перебила:

— Делай, как нравится. Я сказала моим сыновьям: миссис Ахмед всегда делает то, что ей нравится, я не вмешиваюсь. Я пыталась присмотреть за ее сыном, любила малютку, как своего, но она влепила мне пощечину, и я не вмешиваюсь.

Она отхлебнула из бутылочки с сиропом, и с подбородка у нее потекла вязкая красная жидкость.

— Только вот что я тебе скажу. У больной женщины все в порядке со слухом. Если думаешь, что я оглохла, позволь тебя в этом разуверить. Я слышу, что происходит вокруг.

Она распалилась и приняла наполовину сидячее положение, но вспомнила, что болеет и, прижав руки ко лбу, откинулась снова. Бутылочка с сиропом и баночка спрея обрамляли с двух сторон ее лицо.

— Я поговорю с мужем, — сказала Назнин.

«Надо что-то придумать».

— Как ваше бедро? Сильно вас беспокоит?

Миссис Ислам высоко задрала край сари и продемонстрировала большое, совершенно гладкое