видим, что от крайностей уравнительства Бабёфу в общем удалось удержаться. Характерно также, что сохранение и развитие наук и искусств у Бабёфа поставлено в связь с ростом производительного общественного труда. Впрочем, опять-таки, уподобление на этом основании воззрений Бабёфа марксистскому учению о базисе и надстройке было бы актом непростительной вульгаризации. Вспомним только начертанную Бабёфом схему развития науки. Прогресс ее определяется исключительно одним фактором — честолюбием ученых. Коммунистическое общество может лучше других общественных структур удовлетворить «это честолюбие в форме искренних и серьезных чествований». Нам кажется, что схема эта достаточно далека от марксизма, так далека, что на этом вопросе можно больше не останавливаться.
Вопрос о будущности науки и искусства послужил вместе с вопросом о государстве причиной серьезного теоретического расхождения в узком кругу руководителей «заговора равных». Сильвен Марешаль представил Тайной директории проект «Манифеста равных». Написанный с громадным подъемом «Манифест» этот содержал, однако, два спорных положения, с которыми не согласилось большинство членов Директории. Для достижения равенства, — написано было в «Манифесте», — «мы готовы снести все до основания….. Пусть погибнут, если нужно, все искусства, лишь бы у нас осталось настоящее равенство!» В другом месте «Манифест» предлагал уничтожить «возмутительное деление на богатых и бедных, на великих и малых, на господ и слуг, на правящих и управляемых». Под прямым влиянием Бабёфа Тайная директория отвергла оба эти положения. Для Бабёфа не существовало того противопоставления равенства и культуры, которое, очевидно, продолжало занимать Сильвена Марешаля. Не могла прийтись по вкусу Бабёфу и та анархическая нотка, которая прозвучала в лозунге упразднения «возмутительного деления на правящих и управляемых». Ведь Бабёф предполагал установить коммунизм средствами государственной диктатуры и в самой коммунистической республике сохранить правительственный аппарат, правда — сильно упрощенный и урезанный в своих функциях.
Вместо «Манифеста» Тайная директория приняла уже разобранное нами «Изложение доктрины Бабёфа».
Следующий документ, на котором нам придется остановиться, это «Акт восстания» Тайной директории, в некоторых отношениях окончательно расшифровывающий, окончательно переводящий на язык революционной практики теоретические основоположения бабувизма. Но в то же время вводная часть акта, мотивирующая самое объявление восстания, отличается некоторой бледностью и расплывчатостью своего содержания. Речь идет главным образом о конституции 93 года, о мятежной партии, узурпировавшей народный суверенитет, о «гнусном кодексе», названном конституцией 95 года. Об экономическом кризисе говорится в самых общих выражениях; о рабочем классе как самостоятельной социальной категории вообще ничего не упоминается. «Нищета народа», «алчность богачей», «несчастные, уже два года ежедневно умирающие с голоду», — вот и все, что можно найти в этой вводной части, касательно социальной основы провозглашаемого восстания. Эта неясность формулировок носит несомненно самый нарочитый характер. Революция, по мнению бабувистов, должна была проделать несколько этапов, и на первом из них было бы излишне и даже опасно раскрывать до конца ее социальное содержание. Кроме того, хотя «Акт» и был составлен до начала переговоров между бабувистами и якобинцами, авторам его приходилось учитывать настроение этих возможных союзников справа. После благополучного завершения переговоров в текст «Акта» были внесены два дополнения. В одном мотивировался созыв Конвента, в другом — пополнение состава Конвента представителями демократов из департаментов.
В самом тексте «Акта» из 20 статей — 13 излагают порядок самого восстания. Их содержание будет изложено нами ниже, когда мы займемся историей самого «заговора». Остаются статьи с перечнем социально-экономических мероприятий, долженствующих быть принятыми в самый день восстания. Любопытно ознакомиться с этим абрисом экономической политики бабувистов. Не забудем только, что мы имеем дело с текущими мерами, продиктованными потребностями восстания, а не с той широкой общественной реформой, какую Бабёф наметил в своем «Ответе М. В.».
Прежде всего заговорщиков интересует вопрос продовольственный. В обстановке тяжелого экономического кризиса, переживавшегося Парижем, разрешение этого вопроса неминуемо становилось вопросом жизни и смерти для правительства победивших заговорщиков. Ст. 15 «Акта восстания» декретирует: «Все булочники мобилизуются для непрерывного изготовления хлеба, который будет раздаваться народу даром; они получают плату соответственно своим требованиям». Таким образом, заговорщики прибегают к испытанному средству из арсенала робеспьеровской диктатуры, к объявлению «под реквизицией» нужной им категории рабочих, в данном случае булочников. Однако, обеспечив народ главным предметом питания — хлебом, заговорщики идут дальше. Они отлично понимают необходимость дать трудящимся массам осязательное, материальное доказательство того факта, что революция совершается действительно в их пользу. Ст. 17 «Акта» декретирует раздачу всего имущества эмигрантов и врагов народа защитникам отечества и беднякам, вселение бедняков в дома врагов народа с наделением их необходимой мебелью и, наконец, безвозмездное возвращение народу вещей, заложенных в ломбард. Кроме того, обещается обеспечение членов семей героев, павших во время восстания, и помощь патриотам, подвергшимся преследованиям. Программа эта является не чем иным, как вариантом неоднократно упоминавшихся нами вантозовских законов. В ней, конечно, нет ничего коммунистического. Выдвигая ее, бабувисты стремились сразу создать резкий перелом в условиях материального быта трудящихся масс. «Обещанием раздачи имущества, — пишет Буонарроти, — Тайная директория привлекла внимание и поддерживала надежду в рабочем классе, не вызывая однако недоброжелательства тех, кто не видел в ненависти к новой аристократии достаточного основания для любви к равенству».
Такими же тактическими соображениями вызвана и статья 18-я «Акта»: «Общественная и частная собственность ставится под охрану народа». Продиктована она не только желанием предотвратить излишние и вредные для дела эксцессы, но и прямо направлена на то, чтобы рассеять страхи мелкой буржуазии. Лишний штрих в характеристике тактики бабувистов, рассчитанной на использование оппозиционных настроений мещанского Парижа.
Очевидно, что мы имеем дело с неотложными мероприятиями, не исчерпывающими, конечно, тех задач в области экономической политики, которые должны были встать во весь свой рост перед заговорщиками. Действительно, мы знаем, что Тайная директория прорабатывала проект законодательства по экономическим вопросам, долженствовавший стать подлинной конституцией новой, коммунистической республики. В первый же момент восстания должен был быть принят декрет, дававший на этот счет точную и определенную директиву будущему Национальному собранию. В этом декрете «парижский народ» объявлял:
«Что неравномерное распределение имущества и труда является неистощимым источником рабства и общественных бедствий.
Что общеобязательный труд является существенным условием общественного договора.
Что обладание всем имуществом Франции принадлежит по существу французскому народу, который один может определять и изменять его распределение».
Не ограничиваясь этим декретом, бывшим в сущности голой формулировкой нескольких принципиальных положений, Тайная директория вырабатывала проект «экономического декрета». Проект должен был конкретизировать основные пункты, принятые «парижским народом».
По правильному замечанию Буонарроти, надо было не только дать картину идеального общественного строя, но и выработать цикл переходных мероприятий. Уже этого достаточно, чтобы понять всю новизну задачи, стоявшей перед бабувистами.
Посмотрим теперь, как справились с заданием эти пионеры коммунистического законодательства. Прежде всего, за французским народом установлено право распоряжаться имуществом Франции. Как же использует он это право? На этот вопрос ответ дается в первой же статье «проекта экономического декрета». Она гласит: «В республике учреждается большая Национальная коммуна». Как явствует из дальнейшего текста, в эту Коммуну передаются непроданные национальные имущества, имущества, принадлежавшие врагам революции, имущества, отошедшие в казну по судебному приговору, здания, используемые в общественных целях к моменту издания декрета, общинные имущества, числившиеся таковыми до издания закона 10 июня 1793 года, имущества, принадлежащие больницам и учебным заведениям, имущества, перешедшие к бедным гражданам согласно «акта восстания», имущества лиц, добровольно покидающих республику, имущества лиц, обогатившихся при исполнении служебных обязанностей, и, наконец, имущества, не эксплуатируемые их собственниками.
