аграрного закона? Мы помним, что в первые годы революции аграрный закон являлся тем пределом, дальше которого не шли социальные требования Бабёфа. Теперь он считает возможным пересмотреть свою прежнюю точку зрения. «Итак, вы отстаиваете
«Фактическое равенство, — продолжает Бабёф, — не химера. Практически оно было осуществлено в опыте великого трибуна Ликурга. Известно, как ему удалось установить эту восхитительную систему, где общественные повинности и выгоды были распределены равным образом, где довольство было неутрачиваемой долею каждого и где никто не мог пользоваться избытком». К этой цели стремились все истинно великие люди и трибуны. К их числу Бабёф затрудняется отнести «еврея Иисуса Христа», ибо он лишь смутно выразил свой идеал в поучении: «люби ближнего, как самого себя». Такая формулировка, по мнению Бабёфа, явно недостаточна. Лучше высказался Руссо, и Бабёф цитирует его слова: «Для того, чтобы усовершенствовать общественное состояние, нужно, чтобы каждый пользовался достатком и никто не имел слишком много». Бабёф аттестует эти строчки из Руссо, как «эликсир общественного договора». Затем он переходит к Дидро и находит у него не менее определенное заявление относительно необходимости «уничтожить в корне все зачатки алчности и тщеславия». Бабёф толкует эти слова в смысле признания необходимости поставить правящих в такое положение, когда они не смогут обогащаться и усиливаться за счет своих подчиненных. За Дидро следует Робеспьер, провозглашающий в своей «Декларации прав» общественное благо единственной целью общежития, и Сен-Жюст, обратившийся к «несчастным» с призывом стать господами правительства. Бабёф всячески стремится доказать, что не он первый начал проповедовать «религию чистого равенства». Он ссылается для этого на своих современников — депутата Армана, Антонелля, вспоминает соответственные пассажи из писаний Тальена и даже цитирует одну из прокламаций Фуше.
Совершенно очевидно, что Бабёф ищет своих духовных предков и единомышленников не там, где следовало бы их искать. Об этом нам предстоит поговорить особо. Но пусть Бабёф плохо разобрался в вопросе о происхождении «религии равенства», пусть он не дал себе отчета в генезисе своей теории, — нам гораздо важнее ознакомиться с положительной стороной, с содержанием его программы. Она занимает тридцать восемь абзацев. В основе программы лежит тверже убеждение Бабёфа в недостаточности формального, юридического равенства в недостаточности политической демократии. Далее, в ее 38 пунктов входит: объявление земли общим достоянием; запрещение присвоения земли отдельной личностью в размерах, превышающих площадь, необходимую для ее пропитания; отмена права наследования, уравнение в заработке работников физического труда с интеллигенцией, равенство в воспитании и образовании; отмена частной собственности.
Коснемся сначала последнего пункта. Он несомненно является наиболее важным, и читатель не посетует на нас за несколько пространную цитату.
Прежде всего Бабёф устанавливает необходимость: «изменить социальные учреждения в таком смысле, чтобы отнять у всякого отдельного лица надежду сделаться когда-либо более богатым, могущественным или образованным, чем какой-нибудь из его равных». Из этого следует, что, «говоря яснее, необходимо определить судьбу каждого из членов общества, сделать ее независимой от стечения благоприятных или неблагоприятных шансов и обстоятельств, обеспечить каждому человеку и его потомству, как бы многочисленно оно ни было, достаток, но не более, чем достаток, и закрыть всем людям всякие пути к получению личной доли, превышающей среднюю долю естественных произведений и продуктов труда, приходящихся на долю одного человека; что единственным средством к достижению этой цели является установление общей администрации. Необходимо отменить частную собственность, прочно привязать каждого человека в зависимости от его способностей к ремеслу, которое он знает, обязать всех сдавать продукты в натуре в общественные магазины и установить просто-напросто администрацию, заведующую их распределением, администрацию продовольствия, которая будет вести точный учет всех людей и всех предметов и распределять последние на началах самой тщательной равномерности, доставляя их каждому на дом».
В этих строках необходимо подчеркнуть следующее. Как мы видим, Бабёф требует упразднения всей частной собственности, идя в этом требовании гораздо дальше своих мнимых и действительных предшественников; однако вместе с тем отмена частной собственности является для него лишь средством к установлению чисто уравнительной системы. Идея уравнительства красной нитью проходит через все построение Бабёфа. Каждый член общества обеспечивается известным достатком, но достаток этот строго ограничен. Все виды труда, все профессии будут строго уравнены в их заработках. Чрезвычайно характерным в этом отношении сказывается то уравнение в оплате физического и умственного труда, на котором настаивает Бабёф. Различия в ценности и почетности отдельных видов труда установлены, по мнению Бабёфа, «имущим классом». Интеллигенция претендует на более высокое вознаграждение своей работы, но это достигается исключительно за счет заработков представителей физического труда.
Печать уравнительности, лежащая на бабувизме, отмечена еще в «Коммунистическом манифесте». «Первые попытки пролетариата, — читаем мы там, — доставить непосредственное торжество своим классовым интересам во время всеобщего возбуждения умов, в период низвержения феодального строя, необходимо должны были разбиться вследствие неразвитого состояния самого пролетариата и недостатка материальных условий его освобождения, которые сами являются продуктом лишь буржуазных эпох. Революционная литература, сопутствовавшая этим первым движениям пролетариата, по своему содержанию необходимо является реакционной. Она проповедует всеобщий аскетизм и грубую уравнительность». Под литературой этой, «которая во всех великих революциях нового времени выражала требования пролетариата», авторы «Манифеста» прямо подразумевают «сочинения Бабёфа и т. д.» (Маркс и Энгельс, Соч., т. V, стр. 509).
Таким образом, подчеркивая пролетарскую, классовую сущность бабувизма, Маркс и Энгельс вместе с тем считают необходимым отметить его историческую ограниченность, вытекающую из «неразвитого состояния самого пролетариата». Уравнительность у Бабёфа и есть наиболее яркое проявление этой исторической ограниченности.
Мы увидим дальше, что Бабёф в этой части своей доктрины мог непосредственно опираться на утописта Морелли. Зато абсолютно оригинальным в системе Бабёфа является то, что все затеянное им дело общественного преобразования упирается в организацию режима диктатуры трудящихся и что таким образом победоносная революция оказывается необходимейшим условием осуществления всего плана в целом.
Бабёф сам ни мало не сомневается в истинном характере своей доктрины. Он знает, что к нему будет обращен упрек в разжигании гражданской войны. Этого упрека он не боится. «Бедствия, обрушившиеся на нас, дошли до апогея, их господство не может дольше продолжаться, но они могут быть смыты только в общем перевороте!!! Пусть же все придет в смешение!.. Пусть все элементы замутятся, смещаются, придут к столкновению! Пусть все возвращается в хаос, и пусть из этого хаоса восстанет новый и возрожденный мир!» Такими словами заканчивается № 35 «Народного трибуна».
Но «Народный трибун» — не только орган пропаганды нового учения. Газета врезается в самую гущу политической борьбы, Она не перестает агитировать, звать массы на бой. Она неустанно следит за изменчивыми настроениями рабочей массы и отмечает малейшие проявления подъёма революционного духа. Бабёф протестует против утверждения, будто энергия народа погасла. «Факты последних дней, — пишет он в № 37 газеты, — могут только подчеркнуть всю ошибочность такого воззрения. А эти факты таковы. Защитники прав народа преследуются на улицах агентами новой инквизиции, и их укрывают рыночные носильщики. Министр неправосудия угрожает и клевещет против тех же самых защитников народа, и целое предместье встает на их защиту и реабилитацию. Судят Лебуа, друга «Трибуна», и вот зал суда наполняется «террористами» обоих полов, громко выражающими свое сочувствие подсудимому. В обществе Пантеона 2 нивоза, во время обсуждения обращения к народу, «подлые лакеи аристократии, скрытые под маской плебеев», предлагают включить в текст адреса «самую бесчестную из всех возможных
