неоднократно проводил врачебные консультации Мао Дзе-дуна, Джоу Энь-лая, Джу Дэ и организовывал медицинское учреждение по типу кремлевского «IV Главного Управления Минздрава. Ему было 55 лет. По рассказам, это был крайне симпатичный, большой добрый человек и строгий учитель. Он возвращался из командировки домой. 6 ноября 1952 г. он „пересек советско-китайскую границу и здесь же был арестован; на него надели наручники и самолетом отправили прямо на Лубянку'' [5, с.18]. Там его сразу же зверски избили резиновыми дубинками» [Столяров, с. 204]. В печати называли несколько десятков имен. Арестованных было много больше. Аресты шли по всей стране. В газетах одна за другой появлялись статьи с описанием вредительского лечения, проводимого врачами евреями в разных городах страны. Появились слухи, что евреи «прививают рак» своим пациентам. Даже зубные врачи ухитряются делать это при пломбировании зубов. В стране нарастал психоз. Можно было ожидать погромов. До конца ноября арестовали всех евреев - профессоров ЦИУ Почему- то оставили на свободе декана факультета Терапии Рубинштейна. Через день он, не выдержав ожидания ареста, покончил самоубийством. Декан в ЦИУ - значительное лицо. Все были подавлены страхом. Никто не решался идти на его похороны. Он не был арестован, но... почему он покончил с собой? Дождь с мокрым снегом в сумрачный ноябрьский день. За гробом декана медленно идут лишь две пожилые женщины - В. П. Лебедева и ее верный секретарь. Не все евреи - сотрудники ЦИУ - были профессорами или доцентами. Не все были арестованы. Но все, кроме двух, были уволены с работы. Сделано это было традиционным способом. От райкома партии в Институт прибыла комиссия, составленная почему-то из чиновников Министерства Путей Сообщения. Во главе комиссии была М. Д. Ковригина - министр здравоохранения СССР (!). Члены этой комиссии с серыми бесцветными лицами и невыразительными глазами заседали в большой комнате за длинным столом. Вызывали очередную жертву — в торце стола был специальный стул. Из «личного дела» зачитывали какие-то бумаги, задавали невнятные вопросы. Затем, за закрытыми дверями что-то обсуждали и постановляли «для работы в ЦИУ непригоден». Было совершенно бесполезно спорить, говорить о своих правах или тем более достоинствах и заслугах. Выгнали всех за исключением двух. Один из двух был я. Второй — кладовщик материального склада, пожилой симпатичный человек Яков Семенович Фрей. Почему меня не выгнали? Я думаю, из-за сложившегося таинственного образа — молодой выпускник университета по особому заданию работает по атомной проблеме в опасных условиях и в тесном контакте с МГБ - раз каждый день получает секретные грузы посредством капитанов МГБ. На этом зловещем собеседовании, как и полагалось, присутствовала секретарь партбюро института — Н. Н. Лаптева. Она явно предварительно изложила романтические версии моих таинственных занятий. Там были намеки на особое, создаваемое мною оружие и крайне опасный, но столь нужный стране, характер моей работы. Я об этом додумался позже. Но, сидя на стуле для жертв, был настроен меланхолично и на вопросы отвечал невнятно и не по делу. Как оказалось, это было расценено необходимостью не раскрывать секретный смысл моей работы. Мне посоветовали... беречь все же здоровье и пожелали успехов. Меня не выгнали. При описании советской жизни надо бы специально обрисовать облик женщин — парторгов — секретарей партбюро, райкомов и горкомов послевоенного времени. Это было характерное явление. Аккуратно причесанные, в изящном и скромном одновременно платье, они не без грации исполняли любые, сколь угодно злодейские партийные директивы. Они были преданы «делу партии». С ними лучше было не ссориться. Н. Н. Лаптева с тихим удовлетворением отнеслась к арестам и увольнениям, предписанным партией. На меня это предписание не распространилось. Из арестованных в те дни я знал лично только доцента 1-й кафедры терапии (заведовал кафедрой М. С. Вовси) Александра Львовича Шляхмана. Он был замечательным врачом. Высокий, седой, доброжелательный, он не мог бы работать в обычной поликлинике. Там на прием одного больного отводится около 15 минут. А. Л. не просто «осматривал» больного. Он его изучал. На это уходило больше часа. Он выслушивал, выстукивал, измерял кровяное давление, размышлял, снова исследовал пациента. И иногда говорил — «мне еще многое не ясно. Я подумаю, Приходите опять через неделю». Шел в библиотеку и изучал литературу, чтобы не ошибиться в диагнозе. Все это было бесценно для врачей, прибывших в ЦИУ для усовершенствования. А. Л. заинтересовался новым методом и с молодым энтузиазмом стал осваивать возможности применения радиоактивных изотопов в клинических и экспериментальных исследованиях. Я помогал ему по мере сил. Со времени революции А. Л. был в партии большевиков. Он приходил на партийные собрания в торжественном черном костюме, в белоснежной рубашке с темным галстуком, садился на одно и то же место в верхнем ряду аудитории и молчал. Он никогда не выступал, ничего не говорил, был строг и серьезен. Он был арестован наряду с более высокопоставленными коллегами - профессорами и академиками. Его мучили в тюрьме, как и прочих. Он молчал. Никого не предал, ничего не подписал, ни с чем не согласился. Ничего не подписал профессор В. X. Василенко. Когда 4 апреля он вернулся — «одежда на нем висела как на вешалке, он похудел на 30 кг..., но несмотря на это он практически сразу вышел на работу. Внешне он настолько изменился, что швейцар, не сразу узнав его, не хотел впускать в клинику...» [5, С. 20]. Студент тех лет А. И. Воробьев: «Встретил его в институтском дворе выходящим из машины и не узнал сначала: какой-то худой сгорбленный старик с палкой... как на вешалке на нем серый плащ. А главное: он еле двигается. И это стройный высокий мужчина - ему было тогда еще далеко до 60 лет...» [5, С. 126]. Он не рассказывал сотрудникам о месяцах в тюрьме. Мне известна лишь одна деталь — протез вместо собственных зубов и видимый на фотографии перебитый нос. В последующие годы он сделал чрезвычайно много. Одно из самых больших его дел — создание Всесоюзного Научно-исследовательского института гастроэнтерологии. Он прожил 90 лет, пережив большинство «участников» дела врачей — и «жертв и хищников». Он был награжден возможными советскими наградами, стал Героем Социалистического труда, лауреатом, создал школу терапевтов-гастроэнтерологов и кардиологов. Ему посвящены, цитируемые выше воспоминания [5]. Были выпущены даже почтовые конверты с его портретом. Для оформления обвинительного заключения — доказательства «вредительского характера» лечения больных арестованными врачами — нужны были заключения экспертов. Нужно было доказать, что они не лечили, а убивали своими назначениями пациентов. Эксперты, в том числе высокоавторитетные коллеги арестованных, нашлись, и необходимые акты экспертизы были подписаны. Однако к чести российских врачей не все соглашались подписывать такие акты. Владимир Харитонович попросил передать профессорам — членам экспертной комиссии, признавшим обвинения справедливыми, чтобы они не подходили к нему, поскольку он не сможет подать им руки. И не делал этого всю оставшуюся жизнь... [11]. Директор Института фармакологии, выдающийся фармаколог, профессор Василий Васильевич Закусов был известен резкостью и даже грубостью по отношению к сотрудникам. Он не подбирал выражений, «распекая» сотрудников. Он требовал «порядка» и точного выполнения своих обязанностей. Чтобы он сказал ныне, увидев в институте женщину в джинсах... Он не позволял сотрудницам появляться даже жарким летом в неофициальном одеянии, например, без чулок. И на него часто обижались, хотя и признавали его профессиональные достоинства. А тут он еще потребовал не одну, а две квартиры в новом доме для членов Медицинской академии - одну для жилья, а другую, чтобы разместить в ней свою обширную коллекцию картин... К нему обратились с просьбой подписать экспертный анализ рецептов для лекарств, которые выписывали «врачи-вредители, чтобы ускорить смерть своих больных». В. В. взяв перо, четко и спокойно написал «Лучшие врачи мира подпишутся под этими рецептами». И был арестован. Легенды говорят, что в тюрьме он совсем «распоясался» и стесняться в выражениях перестал совершенно. Во всяком случае, ничего для пользы следствия от него не добились. Он не оценивал предварительно последствий. Он знал с кем имеет дело. Но это знание не повлияло на его поступки. Я не буду пересказывать далее подробности этих событий. Они изложены в книгах и статьях - воспоминаниях [1-3]. Сталин затеял кардинальное решение «еврейского вопроса». Он предполагал устроить показательный процесс 5-7 марта 1953 г. Затем на центральных площадях казнить «профессоров — убийц» — устроить виселицы и повесить, распределив казнимых по разным городам для охвата возможного большей части населения этим зрелищем. В виду возникшего при этом всенародного возмущения, депортировать всех евреев в Сибирь, не исключая по дороге нападений на эшелоны с депортируемыми возмущенных граждан. Он имел опыты депортации — были вывезены во время войны целые народы - калмыки, чеченцы, крымские татары, ингуши. Из Грузии были изгнаны месхетинцы и мингрелы. Казалось естественным сделать это с еще одним народом - евреями. Было, правда, все сложнее. Евреи были рассеяны по стране. Они вросли во все отрасли народного хозяйства, науки, культуры. Было множество смешанных браков и соответственно нечистокровных евреев. Неприятный народ. Трудная ситуация. Но большевики не боятся трудностей. Все бы так и получилось. Были заготовлены то- Василий Васильевич варные вагоны для эшелонов. Спешно строили бараки в местах, предназначаемых для высылаемых. Составляли списки для чистокровных и