лирикой юной души. Сведения эти Таска получил от так сказать дамы сердца, а заодно и желудка. Она тоже завербованная комсомолка и наша студентка, но безвредная, даже, наоборот, может быть полезной — дура на все сто и втюрюхтамшись по ухи вот в этого Аполлона. Ликвидации не подлежит — пригодится даже для… для ловли щук.

Вьюга молча подошел к буфету и вынул из него пистолеты.

— Слушать задание, — проговорил он негромко, подойдя к столу.

— Словно переродился человек, — думал, смотря на него, Мишка, — теперь не мужик, а командир не хуже Степанова, — потом прилип глазами к пистолетам. Иметь такую вот вороненой стали «пушку» было его заветной мечтой. — Кому даст? Ясно тому, кого назначит. Назначит убить Плотникова. Плотникова… — Кровь прилила к сердцу Миши, потом ударила в голову и заметалась в висках. — Если мне даст? Тогда… Как тогда?

— Я все-таки подождал бы, — нерешительно посоветовал Степанов.

— А я ждать не буду, — отрубил Вьюга и положил один пистолет перед Броницыным. — Признавайся, Андрей Иванович, ты профкома вашего из обреза хлестанул?

— А ты думал — кто? — хвастливо вскинул голову «подземный человек». — Жалко, что оживел, гад. Доктор Дашкевич выходил.

— Тогда получай, — положил перед ним на стол другой пистолет Вьюга. — Задержишься маленько сегодня у нас в городе. Авось жинка не стоскуется.

— Чего ей, не первый год женаты.

— Только для такой операции и другой инструмент требуется, — задумался Вьюга. — Этот, — ткнул он пальцем в пистолет Броницына, — больно шумный. Его на крайний случай. Потише что у вас найдется?

Броницын блеснул по-волчьи оскалом зубов, вынул из внутреннего кармана пиджака финку в черных кожаных ножнах, вытянул и сверкнул никелированным лезвием.

— Еще до войны приобрел. Месячную стипендию полностью дал.

— У меня попроще, — лениво пошарив в кармане, вытянул оттуда кусок газовой трубки с навинченной на него увесистой гайкой Андрей Иванович, — кистенек немудрящий. Однако, — поиграл он трубкой, — одну получишь, другой не захочешь.

— Ты, студент, — обратился Вьюга к Броницыну, — в технике маломало смыслишь?

— Я словесник, на учителя готовлюсь, а не на инженера, — покачал головой тот. — А что?

— В аппарате его, в радио незаменимые части поломать надо. Такие, каких достать здесь невозможно.

— Ну, это просто. В этом разбираюсь. Сам радиолюбителем был.

— Тогда все в порядке. Придешь ко мне в одиннадцатом часу. И ты тоже, — повернулся Вьюга к Таске. — Тебе оружия не требуется. Дом только покажешь и пролаз из парка. А ты собери остальных ваших ребят побольше и к ним, — указав на Степанова, приказал Вьюга Мишке, — на склады, рядом с тюрьмой топай. К которому часу?

— В двенадцать тридцать быть на месте. Точно. В кучку не сбиваться. По одному и у дверей не стоять. Прохаживайтесь, держа связь между собой. Сам там буду, — чеканил Степанов.

— Оттуда, тоже не табунком на базу, — на Деминский, к кладовщику, — добавил со своей стороны Вьюга, — ему — пополнение боевым снабжением.

— По городу можно и командой идти. Дам сопровождающего и пропуск для немецких патрулей. Их обвести кругом пальца — раз плюнуть, — презрительно процедил Степанов, — увидит печать со своим орлом — пожалуйста, все к вашим услугам! Из города же лучше выходить форштадтскими огородами. Там только один пост, сопровождающий укажет.

— Ну, расходись по одному, дорогие гости. Тоже через наш пролаз. Подходящую квартирку ты мне подыскал, пацанок, — ласково потрепал по шее Мишку, как лошадь по загривку, Вьюга, — а главное без ордера, самохватом. Плотникову значит не известно.

Выйдя из натопленной комнаты, Мишка разом попал в крутящийся вихрь колкой льдистой крупы, закрыл глаза рукавом и остановился.

Рад я или не рад, что эта… операция… без меня производится? — всматривался он в глубь себя. — И рад… ведь как-никак, а русский он, к тому же свой, студент. И не рад… Обидно, Броницын годится, значит, а я нет. Мне не воевать, а ишачить, снабжение таскать. Значит… Значит… Что же я? Кто же я? Слякоть? Мразь? Так, что ли?

В редакции появился новый человек, «фигура», как окрестила и упорно именовала его уборщица Дуся, называя всех других сотрудников по именамотчествам. Появление его было очень похоже на первый выход Мефистофеля в опере «Фауст». Утром, когда Брянцев напряженно разбирался в густо засыпанной корректорскими поправками гранке перевода немецкой военной статьи, сверяя русский текст с подлинником, в дверь кабинета без стука тихо вошел кто-то.

— Пошел вон, — раздалось в тишине.

Ошарашенный этим возгласом Брянцев вскинул глаза и увидел прямо перед собой, у стола, торчавшую, как жердь, длинную, поражавшую необычайной худобой фигуру. Эта фигура волнисто вихлялась на всем своем протяжении, а увенчивавшая ее суженная к темени, почти заостренная голова описывала круги в ритме змеистых колебаний тела. Длинные пальцы опущенных рук в такт ей выплясывали хоровой танец. Казалось, что внутри этого сложного подвижного механизма сидит кто-то, четко координирующий действия всех его агрегатов.

— Пошел вон, — повторила фигура.

— Вы это… кому адресуете? Мне, что ли? — только и смог выговорить Брянцев.

— Имённо вам, — проскрипел ответ, — кому же еще? Здесь нас только двое, но, пожалуйста, не волнуйтесь, — правая рука фигуры начертала в воздухе волнистую линию, — это я называю себя, свою фамилию, рекомендуюсь, так сказать.

— Псевдоним, надеюсь?

— Ничуть! Могу предъявить паспорт: Павел Иванович Пошел-Вон, всеми буквами, через тире и с гербовой печатью.

— Никогда такой фамилии не слыхал, — с сомнением покачал головой Брянцев.

— И не могли слышать. — Фигура, не прерывая своих колыханий, без приглашения подвинула к столу глубокое кресло, удобно расположилась в нем и изменила характер своих движений. Теперь она не вихлялась из стороны в сторону, а сжималась и раздвигалась вверх и вниз. — До 1929 года этой фамилии вообще не было. Я ее родоначальник и единственный в мире носитель. Это от скуки, от всеохватывающей, всепроникающей социалистической скуки, уважаемый господин редактор.

Брянцев молчал, будучи не в состоянии даже собрать мыслей для вопроса.

— Вот именно от этой скуки, — продолжала, поскрипывать фигура — пристрастился я к чтению объявлений о перемене фамилий. Бездна занимательности! Восторг! В них, как в бокале старого доброго вина, пенится вся гнусь социалистических мизеров, их пошлость, робость, подхалимство, но вместе с тем и тщеславие индюков. Романов переименовывает себя во Владленова, Царев — в Пролетарского, Безделкин — в Трудового и даже некий Бздюлькин украшается ароматной фамилией Гиацинтов. Каково? Художественно, не правда ли?

Но я решил сделать наоборот. Мой отец из именитых тульских купцов был. Предки еще первым стахановцем Петрушей жалованы фамилией Молотовы. Должно быть по кузнечной части промышляли. Так я меняю звучную и вескую в наши дни фамилию Молотов на Пошел-Вон. Утвердят или нет? Посадят или нет? Социалистическая рулетка, ставка на зеро. Представьте — проскочил! Всеми буквами в «Известиях»! В результате неожиданный рог фортуны со всеми ее дарами: в какое советское учреждение ни явлюсь с просьбой и заявлением, как только фамилию прочтут — смех и успех! Психологический шок своего рода.