года.[1118] На назначение его преемника, по всей видимости, ушло почти три года.

Не позднее начала 633 года Софроний перебрался из Африки в Александрию, взяв с собою обширную библиотеку, что свидетельствовало о его намерении остаться там надолго. Максим в своем послании некому Петру «Знаменитому», перешедшему в том же году из Нумидии в Египет, пишет о своем «блаженном наставнике, отце и учителе, господине авве Софроний» и сообщает об изобилии книг у Софрония и об их недостатке у него самого.[1119] Софроний был потрясен тем, что Кир, папа Александрийский, в июне этого года восстановил общение с монофизитами на основе «единого действия (????????)». Убедившись, что все его попытки переубедить Кира напрасны,[1120] он отправился в Константинополь, надеясь заручиться поддержкой патриарха Сергия, не подумав о том, что Сергий (который занимал патриарший престол с 610 года) в течение долгого времени сам являлся сторонником названного компромисса.[1121] В конце концов, горячность Софрония возымела свое действие, и Сергий обратился к папе Римскому Гонорию с посланием, в котором призывал его воздерживаться от рассмотрения вопроса об одном или о двух действиях, сообщая при этом, что Софроний, не сумевший найти патристического обоснования «двух действий», согласен с этим.[1122] Софроний вернулся в Святой Город и вскоре (вероятно, в начале 8 индиктиона, в сентябре 634 г.,[1123] но, в любом случае, не позже конца 634 г.[1124]) стал Иерусалимеким патриархом. Он тут же отправил свое «Соборное послание»[1125] с полным изложением доктрины, включающим обширный раздел, посвященный «действиям» Воплощенного Слова. Доктрина «двух действий» выражается здесь совершенно явно, хотя к нашему изумлению автор умудряется обойтись без использования соответствующего словосочетания. Концепция «только одного действия» прямо отрицается, а «новое богомужнее действие», о котором говорит Дионисий Ареопагит, понимается Софронием не как единое недифференцированное действие. Имеющееся в нашем распоряжении «Соборное послание» адресовано Сергию. Оно отмечено доверием и смирением так, при необходимости адресату разрешается произвести необходимые исправления, при этом автор как будто даже не подозревает о том, что оно может чемлибо смутить Сергия. Тем не менее, документ этот сыграл вполне определенную роль и в очень скором времени был должным образом оценен обеими сторонами. Возможно, именно он позволил Максиму окончательно осознать невозможность компромисса, допускающего «одно действие» или «одну волю» (хотя о последней в «Соборном послании» речь не идет), и, тем самым, стал одной из вех на пути его многолетнего исповедничества и мученичества. [1126]

Уже в «Соборном послании» Софроний пишет о непредвиденных набегах сарацин.[1127] Изза них к Рождеству того же года путешествие в Вифлеем, находившийся на расстоянии всего в пять миль, стало уже невозможным, и потому Софроний читал свою Рождественскую проповедь в юстиниановой Новой церкви (Неа).[1128] С этих пор у него уже не было ни времени, ни возможности участвовать в догматических спорах. Тем не менее, мы читаем, что стойло Киру нарушить пакт о молчании, как Софроний собрал в двух книгах шестьсот патристических свидетельств, доказывающих верность отстаиваемой им, Софронием, позиции. Понимая, что сам он не может покинуть Иерусалим, Софроний отправил на Запад Стефана, епископа Дорского, приведя его перед этим на Голгофу и обязав его отправиться в дальние земли и добраться до Рима, защищая полноту веры. Прошло более десяти лет, и на Латеранском соборе 649 года[1129] Стефан поведал, как он несмотря на приказ властей схватить его и препроводить в кандалах в Константинополь исполнял волю своего наставника.

Тучи, тем временем, быстро сгущались. Дамаск пал. Армия Ираклия потерпела поражение в битве при Ярмуке. Иерусалим на многие месяцы оказался отрезанным от мира, помощь же так и не пришла. Софроний не мог допустить новой резни. В феврале 638 года он стал вести переговоры об условиях сдачи города, настаивая на том, что в него должен войти сам халиф Омар, а не один из его военачальников. Условия сдачи были на удивление великодушными. Императорским силам было разрешено покинуть город. Христиане сохранили свои храмы, за которые теперь они обязаны были платить налог. После двадцати четырех лет смятения на Святую землю вновь пришел мир, но мир этот принесли с собою проповедники новой религии.

^{А что же те, чье царство не от мира сего, те, кто строил его здесь в течение трех столетий? Сбылись ли на них елова: «И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне» ?С той поры минуло тринадцать столетий, и когда мы слышим разносящийся над ночною пустыней звон колокола MapСабы несмотря на все превратности и несовершенство человека, попрежнему взыскующего своего Спасителя, — нам явственно слышится в нем торжество Пасхи.}

Возвышенная горная система Синая стоит как бы в стороне ото всего прочего мира и, тем не менее, она настолько близка к Египту и Палестине, что говорить о монашестве этих стран, не упоминая Синая, невозможно. Именно сюда пришел из Египта Моисей, именно здесь Бог явился ему сначала в пламени Неопалимой Купины, а затем — в облаке, осенившем вершину горы. Именно сюда после сорокадневного странствия пришел из Вирсавии пророк Илия, чтобы услышать Глас Хлада Тонка над горою Хорив, Горою Божией. Именно сюда поколение за поколением приходили чада Церкви, хранившие прежнее упование, но обретшие новое сознание. В апсидной мозаике юстиниановой церкви Неопалимой Купины Моисей и Илия показаны беседующими с Воплотившимся Господом; Господь преобразился пред тремя Своими апостолами Его Нетварный Свет сияет в чистых сердцах.

Характерная особенность Синая состоит в том, что его древнейшее ведомое нам христианское монашество пришло не из Египта и не из Палестины. Около середины четвертого столетия здесь появился великий сирский аскет Юлиан Саба, построивший на вершине Горы Моисея — ДжебельМуса церковь, ставшую с той поры целью многих паломников. И Ефрем и Феодорит свидетельствуют о своем посещении Синая;[1130] последний же говорит, по меньшей мере, еще об одном сирском паломнике, посетившем гору в четвертом столетии. Это Симеон Ветхий (Древний).[1131] Картина, нарисованная западной паломницей Этерией[1132] в конце столетия, соответствует чисто сирийскому монашеству: monasteria — суть келий отшельников, расположенные неподалеку от ДжебельМуса, на вершине которой находились небольшая церковь и пещера, где никому не дозволялось ночевать (храм и пещера пророка Илии), у подножия же горы близ Неопалимой Купины стояла церковь с примыкавшим к ней садом и с источником. Однако уже и тогда среди аскетов, конечно же, были не только сирийцы. Задолго до конца столетия, как мы с вами видели, покинувший Скит палестинец Сильван (Силуан) со своими последователями организовал здесь общежитие, в котором бывшие скитяне провели неопределенно долгое время, после чего двинулись дальше на север и перешли в район Газы. [1133] Его синайский ученик Нетрас (Нетр) стал епископом Фарана, [1134] района оазиса великой долины в тридцати милях от Синая. Находившийся на побережье Раиф, традиционно отождествляемый с небольшою пристанью Тор,[1135] являлся важным центром монашества с начала пятого столетия, когда Амун Раифский стал поддерживать отношения с Сисоем, подвизавшимся тогда на Внутренней Горе преподобного Антония и в Клисме.[1136]