Внезапно Вир замер. Он не распознал, что именно услышал, но, похоже, не он один бодрствует в этом доме посреди ночи.
Маркиз обернулся. Межкомнатная дверь открылась, и на пороге, облаченная в его ночную рубашку, волочащуюся по полу, появилась жена. Удивительно, но алкогольные пары, туманящие зрение, не помешали заметить, как льнет к упругим грудям шелковая ткань и как отвердели от ночной прохлады острые соски.
– Уже так поздно, и я беспокоилась. Я думала… Что случилось? – ахнула Элиссанда. – Это мой дядя?..
– Нет-нет, ничего подобного. Кэбмен пытался отнять у меня бумажник, но я не отдал. Тогда он выхватил пистолет и начал им размахивать. Тот случайно выстрелил, негодяй тут же дал деру, а мне пришлось остаток дороги домой идти пешком.
Замечательно складная ложь, которой Вир и не ожидал от себя в эту минуту. Можно собой гордиться.
Элиссанда посмотрела на мужа так, словно тот сообщил, что разгуливал по улицам голый, да еще пританцовывая. Вира раздосадовала такая реакция: во взгляде жены читалось предположение, что именно он учудил какую-то несусветную глупость, следствием которой явилось ранение. Но ведь кэбмены действительно иногда грабят своих пассажиров. Даже деревенской дурочке, вроде его благоверной, под силу вообразить подобное развитие событий.
Маркиз снова занялся рукой, плеснув на платок еще немного спирта. Приблизившись, жена забрала тряпицу со словами:
– Я помогу.
Как любезно с ее стороны… Но Вир покинул дом отнюдь не в доброжелательном настроении, и за последующие часы оно нисколько не улучшилось.
Элиссанда юркнула к себе и вернулась с нижней юбкой, разорванной на полосы. Вир протянул ей найденную тем временем баночку с борной мазью. Жена взглянула на мазь, затем на мужа с явным удивлением – еще одно свидетельство того, что в ее глазах он по-прежнему непроходимый болван, если любое мало-мальски разумное действие с его стороны так ее изумляет.
Сделав свет поярче, Элиссанда распределила мазь по лоскуту, наложила его на рану и забинтовала. Затем проворно вытерла с пола пятна и собрала запачканную кровью одежду.
– Я слышала, что в Лондоне опасно. Но никогда не предполагала, что до такой степени – что законопослушные джентльмены подвергаются риску, просто выйдя на улицу, – заговорила она, запихивая вещи в вечерний сюртук маркиза и связывая узел рукавами. – И где же вы были, когда вас подстрелили?
– Я не… я не уверен.
– А где вы были до того, как взяли кэб?
– О… точно не помню.
– А с вами что, часто такое случается? – нахмурилась жена. – Вы даже не выглядите испуганным.
Виру хотелось, чтобы его оставили в покое. Только перекрестного допроса не хватало.
– Нет, конечно, не часто. – В большинстве случаев – подавляющем большинстве случаев – он выполнял задание с наименьшими осложнениями и без всякого кровопролития. – Я хватил лишку, только и всего.
– Какой же кэбмен носит при себе пистолет? – не унималась Элиссанда.
– Наверное, тот, кто ездит в три часа ночи, – все больше раздражаясь от расспросов, бросил маркиз.
Жена поджала губы.
– Не шутите, пожалуйста. Вас могли убить.
Эта лицемерная заботливость разозлила Вира.
– Думаю, ты была бы не прочь сделаться вдовой, – огрызнулся он, больше не в силах выбирать слова.
Выражение ее лица тут же изменилось, приобретя настороженность, из-под которой проглядывали тревога и потрясение.
– Прошу прощения?
– Ты же строила глазки Фредди, а не мне. Я ведь не настолько глуп.
Элиссанда сцепила руки.
– Я не строила глазки лорду Фредерику.
– Строила глазки, выказывала предпочтение – какая разница? И коль уж мы затронули эту тему, я не испытываю признательности за то, что ты принудила меня к браку.
Жена прикусила нижнюю губу.
– Я сожалею, – сказала она. – Правда, сожалею. И постараюсь загладить свою вину.
Слова, слова, слова – красивые, будто мотыльки, и такие же эфемерные. Если бы не она, ему не пришлось бы сегодня хлестать этот мерзкий ром. Вир страдал ради нее: чтобы Холбрук поднял свою ленивую задницу и расшифровал документ, чтобы поскорее арестовали ее преступного родственничка, чтобы освободить ее и недужную тетку от злобных угроз.
И какова благодарность? Я
– Ну, так давай – заглаживай.
Элиссанда отпрянула.
Вир был настолько пьян, что не должен был озаботиться такой реакцией. Но чем пугливей жена отшатывалась от него, тем больнее жгли воспоминания о ее вчерашней сладостной готовности.
– Раздевайся, – приказал он.
* * * * *
Муж оказался опасно пьян.
Мощное полуобнаженное тело приковывало к себе внимание. Однажды в книге по античному искусству Элиссанда наткнулась на изображение статуи Посейдона. Девушка восхищенно рассматривала фигуру, воплощавшую греческий идеал мужских форм, однако сочла ее ничем иным, как порождением фантазии и мастерства древнего скульптора, не имеющим отношения к действительности.
Пока не увидела этого мужчину. Маркиз обладал столь же совершенным телом и рельефными мышцами. И упругими ягодицами тех же прекрасных очертаний, которые – по крайней мере, у Посейдона – произвели на Элиссанду неизгладимое впечатление.
А поза, в которой он остановился: слегка откинув голову, вытянувшись в обольстительную линию – просто загляденье. Внешне ее супруг безупречен – возбуждающе мускулист и гармоничен.
Засмотревшись, Элиссанда не расслышала сказанных им слов.
– Что?
– Я хочу, чтобы ты сняла одежду, – будничным тоном повторил Вир.
Элиссанда потеряла дар речи.
– Разве я не видел тебя раньше? Мы ведь женаты, припоминаешь?
Она прокашлялась.
– Это и правда искупит вину за мой обман?
– Боюсь, вряд ли. Хотя может сделать наш брак чуть более приемлемым – если я не буду забывать о прерывании.
– А что… Что это – прерывание?
– Ну, раз ты такой знаток Библии, первым, кажется, был Онан? Да, точно он, мерзавец этакий. Он именно так и делал.
– Изливал семя на землю?
– Надо же, какая замечательная у тебя память. Вся Песнь Песней, а теперь и первая книга Моисея.
Еще бы – Библия была одной из немногих англоязычных книг, оставленных дядей в доме.
