вдумчиво матерились, почесывая волосатые макушки. Кумир забылся, как и вся эта история греческих матереубийц. Но осадок остался. Ох, остался. Плюнули ведь в душу, и девица, и эти греки-обманщики, и как-то распространился он, тяжелый и мутный, над обширной Тавридой, над ее степями и холмами, неприятный такой осадок горечи от встречи с чужаками, все стремящимися обмануть нас, простодушных, спереть что-нибудь, нажиться, разжиться, урвать, мы-то смотрим в мир с такой доверчивостью. Обманывали нас, обманывают и будут обманывать веки вечные.
Понаехали здесь, понастроили, - почесывая спутанную бороду, пробурчал про себя пожилой скиф, рассматривая панораму Ольвии, расстилавшуюся перед ним на берегу все того же холодного Черного моря. Правда, неприятно, у нас тут чисто было, ничего не было, а у них - дома, гавань, по воде на деревяшках снуют, какие-то там колонны, храмы, экологию нарушают. Вино, правда, у них есть, дело хорошее, хотя - выпить его очень уж много надо, чтобы что-нибудь почувствовать, а дерут за него, будьте-нате. И все хитророжие такие, считают без пальцев, быстро-быстро так, обманывают - это точно, а ведь и не поймаешь никак, насколько обманывают, и все по-своему, по-гречески: кляк, кляк, кляк, - быстро так, ничего не разберешь, де еще что-то на табличках помечают. Разогнать бы их, разнести эту Ольвию по камушку, чтоб не раздражала, так ведь и вина не будет… Не принесет это все ничего хорошего, ой, не принесет, все наша слабость виновата.
Вишь понаехали, выступают-то как гордо, - думали кривичи с мерею, смотря на варягов, на их льняные волосья и на сверкающие кольчуги. Эти-то уж порядок заведут, по рожам видно, такой порядок, мало не покажется. Тьфу-ты ну-ты, ну и морды, разъелись на наших харчах, белок всех постреляли, а рост-то, рост- то какой! Ой, обожрут они нас, обожрут, самим-то жрать нечего, а тут еще этих корми… Приперлись на все готовенькое. Порядок! Сволочи, одно слово - сволочи. И баба с ними, вся в каких-то побрякушках, стыдоба- то какая, не дай Перун, моя такие же захочет. Уж я ей покажу. Ох, ничего хорошего ждать не приходится, помяните потом мое слово!
Ну вот, понаехали, - думал несчастный киевлянин, загнанный в холодную днепровскую воду по самую шею неизвестно зачем, смотря вверх, на холм, где восседал князь с дружиной и с греческими монахами, обвешанными непонятными штуками на цепях. Вокруг недовольно и заунывно гудели соотечественники, простужаясь неизвестно по какой такой прихоти начальства, а вниз по течению плыли родные идолы, доставшиеся от дедов и прадедов. Наслушался князь этих греков с их грамотой, жили без нее, и хорошо жили, правильно, так все свободно было, так нет же, теперь поклоняйся какой-то Софии, родившей неизвестно от кого Веру, Надежду и Любовь. Ничего не понятно, сосед давеча сказал, что теперь Христосу какому-то надо поклоны бить, лбом об камни, а он, Христос этот, и не бог вовсе, и не управляет ничем, и вообще человек из каких-то иудеев, из хазар, что ли? А про остальных и не вспомни, про родных-то, привычных, и стройки затеяли, каменные, отродясь такого не бывало. Там тоже всем греки заправляют, все указывают нам, что делать, сами-то только в какие-то клочки со знаками заглядывают, и все кляк-кляк-кляк, а камни таскай все наш брат ни за что, потей, чуть что - подзатыльник, а у них зарплата ого-го. Жируют, будь они прокляты, воры греческие, разбазаривают нами нажитое неизвестно зачем и на что. Да будь они прокляты со своим крещением. Грядут времена страшные, грядут!
Ох, достали приезжие, до самых кишок достали, - думал молодой иконописец, отданный в помощники итальянцу Франческо Фонтебассо, пишущему иконы для церкви только что отстроенного императрицей Елизаветой Петровной Зимнего дворца. Итальяшка писать-то не умеет, никакого благолепия, ничего в иконах не понимает, мазюкает левой задней пяткой черт знает что: ни терпения, ни тщательности, привык плафоны с голыми бабами малевать для залов игрищ позорных за гигантские деньги, и такому - иконы доверили! Ни чина не знает, ни приличия, все какую-нибудь голую ногу норовит выпихнуть у святого апостола, а Дева-то, Дева! Ну вылитая девка, голосящая из оперы итальянской, а все заходят эти-то, что дворец заполонили, в париках своих бабских, мукой обсыпанные, в кружевах да розовом шелке, мурлыкают по-ненашенски с довольными харями. Не поймешь, кто свой, кто басурман проклятый. А бабы-то, бабы, стыдоба, головы не прикрыты, на головах - башни вавилонские, рожи черными точками заляпаны, на задницах такое наверчено, что колена преклонить нет у них никакой возможности. Поперек себя шире в платьях своих, в дверь церковную не пролезают. Такую встретишь - испугаешься, они и молиться-то не смогут - какие рожи, такие и образа. И дворец построили: тоже итальяшка из ихних, постарался, запутаешься, палаты большие, да холодные - все неудобно, дует, окна какие-то дурацкие, а лавок нет, самой императрице приткнуться некуда. Мебеля тоже все привозят, не нравятся им наше ничего, и все повязаны - один итальяшка усядется, и тут же всю свою нищую котлу тянет, и жируют всем семейством. А сами ничего не понимают, прут со своим уставом, все наше изничтожить хотят, мне про этого Растрелю такое рассказывали: вор, сущий вор. Понастроили такого, что и не понять - дом не дом, храм не храм. И все едут, едут и едут, всю матушку Русь скоро обсядут, продыху от них нет. Не жди ничего хорошего, не жди, русский человек!
Нет, ничего хорошего от этих инородцев ждать не приходится. Все выродки из приезжих, полячишки, жиды да извращенцы. Сил нет моих больше, продали все народное, подлинное, русскую идею и русский дух по миру пустили. Мелюзга, пустоцветы, щенки, сопляки. Пригрела Русь-матушка на груди своей змеюк, пригрела, ох, не то еще будет, искусают грудь ее, искусают, - так витийствовал приверженец Стасова и демократических идей, рассматривая только что вышедший первый номер «Мира искусства». Да, новое столетие открывается, и чем! Имена все: Бакст, Браз, Нувель, Нурок, Бенуа, - что уж тут и говорить-то. И деньги все достают от наших дур безмозглых, княгинь свихнувшихся, под полицейскую опеку их всех посадить надо. Раньше не то было: Перов Василий Григорич, Шишкин Иван Иваныч, Крамской Иван Николаич, Репин Илья Ефимыч… хотя этот на старости лет тоже, говорят, рехнулся, все с этими нувелями с нуроками заигрывает. Ну вот, понаделали недоумки - Мир искусства! - где искусство-то, дрянь одна. Обманщики, рвачи, пиявки. Продадут Россию, ох, продадут, выкресты поганые, продадут, разорвут на части, развратят и по миру пустят.
Ох, как правы они все были, от волосатого тавра до поклонника Стасова! Обсели Русь приезжие инородцы, дерут на части, рынки контролируют, наркотиками пичкают, развращают, растаскивают. А она, такая добрая, такая широкая, такая открытая, такая доверчивая, лежит себе, раскинулась широко, грустит лениво.
Маме здесь нравится
Понаехавшие о себе и о Москве
Таджики, молдаване, украинцы, русские - все они едут работать в Москву с грузом своих обстоятельств и своими представлениями о том, как должен быть устроен мир. Москвичам есть чему поучиться у приезжих - хотя бы тому, как много зависит от твоего собственного восприятия.
Сергей Андреевич Теплухин, 56 лет. Город Дзержинск Нижегородской области
До 45 лет я жил в Дзержинске. Вот когда область из Горьковской стала Нижегородской, жизнь моя круто изменилась.
До нового времени я работал на химическом заводе «Заря» инженером. Хорошо работал, как и сам завод. А потом за два-три года все развалилось, и предприятие фактически встало в 1996 году, после перевыборов Ельцина. Год еще что-то там пилили на металлолом, таскали что возможно - но я в расхищении принципиально не участвовал, воспитывали потому что меня по-другому.
Ну и что оставалось мне делать? Жена с зарплатой 100 долларов в месяц, и двое детей, одному из которых через два года надо было поступать в институт. Растить картошку я тоже принципиально не хотел - не для этого институт заканчивал. Забрал все сбережения семьи - 2000 с небольшим долларов - и отправился в Москву, малым бизнесом заниматься. У нас тогда Немцов все время говорил, что за малым бизнесом будущее, вот я ему и поверил. Почему Москва? Да потому что в Дзержинске и даже в Нижнем у людей не было денег, картошкой жили и хлебом, ну и водкой тоже. Не один ведь мой завод «Заря» встал.
В общем, арендовал я торговую палатку на рынке в Теплом стане. Там уже были двое моих бывших коллег по работе, они мне помогли обосноваться. Стал торговать мясными продуктами: в основном сосисками и колбасой, в то время на деликатесы даже в Москве не было денег у народа.
Полгода работал почти без прибыли: после оплаты аренды и «крыши» выходило долларов 300, из них я 100 долларов тратил на съем квартиры - там же, в Теплом стане. 150 долларов отсылал семье домой, а сам питался просроченными сосисками из своей палатки. А потом друзья объяснили мне, что я бедный оттого, что честный. Что можно покупать залежалый товар с просроченным сроком годности у оптовиков за треть
