«Да он просто машина, — отзывался о Кинге Стивен Спиньези, автор многочисленных биографий писателя, в том числе книги под названием „Главное о Стивене Кинге“. — Он весьма плодовитая творческая личность и порой слегка увлекается. Он не ищет, где бы что вырезать, чтобы усилить воздействие на читателя. Так, к примеру, он может накатать описание комнаты или что-то подобное на две страницы, в то время как читатель ждет действия». Однако Спиньези признает, что на «раздутых» страницах зарыты настоящие сокровища: «Довольно часто именно в избыточных описаниях встречаются великолепные образы — прямое доказательство того, как мастерски Кинг владеет слогом».

«Никто не заставит меня что-либо изменить, — однажды высказался Стив о своем стиле. — Где сидит пятитонная горилла? Ответ прост: где хочет, там и сидит. Я запросто могу сам себе вырыть яму. Неограниченная свобода ведет к потаканию собственным слабостям…»

Он прекрасно знал, за что его критикуют: «Полагаю, я стал более небрежным. Мне сорок четыре года, а моему редактору тридцать пять, — само собой, я думаю: „Какого хрена он знает, мальчишка? Тоже мне, умник нашелся, вздумал меня, папку, учить, как шапки тачать. Да я такие шапки тачал, когда ты еще под стол пешком ходил“. А потом выясняется, что у этой треклятой шапки подкладка не на месте, а то и вовсе скроена шиворот-навыворот, вот и выходит, что редактор-то не такой уж и дурак. Я стараюсь слушать и мотать на ус: даже самой большой обезьяне в джунглях стоит смотреть, куда садишься».

После выхода «Томминокеров» даже сам Стив остался недоволен результатом. «Книга все тянулась и тянулась. Писать ее было сложно, непросто держать в голове истории многочисленных персонажей. Когда я закончил черновой вариант, он напоминал Батаанский марш смерти,[10] с кучей вычеркиваний и вымаранных мест. Я закрылся в ванной, и со мной случилась истерика: я хохотал, плакал и снова хохотал. Еще ни одна книга не доводила меня до подобного состояния».

Само собой, в его бедах стоило винить алкоголь и наркотики: начинала сказываться многолетняя зависимость от них. Стив, совершенно измотанный как морально, так и физически, стремительно падал в пропасть. Устав от долгих лет алкоголизма и наркотических отключек, Тэбби начала намекать на ультиматум. Стив осознавал, что ступает по тонкому льду. Он не доверял себе и потому продолжал печь книги как пирожки, подталкивать себя, стараясь в каждом следующем романе еще сильнее шокировать искушенную публику.

Особенно безрадостно его профессиональные перспективы стали выглядеть в 1987 году, после того как он сдал рукопись «Томминокеров» и столкнулся с серьезным творческим кризисом. «Это было ужасно, — вспоминал писатель позднее. — Все, за что бы я ни брался в следующем году, разваливалось на глазах, как папиросная бумага».

Осенью 1987-го Стивен Кинг по идее должен был чувствовать себя на вершине мира. Да, «Томминокеров» приняли достаточно холодно, зато «Мизери» получила всеобщее признание, гораздо более бурное, чем все его предыдущие книги. Газета «Нью-Йорк таймс», которая ранее не спешила с хвалебными отзывами на романы Стива, назвала «Мизери» интересной работой, а «Ю-эс-эй тудей» объявила книгу лучшим творением Кинга. В середине ноября на экраны вышел «Бегущий человек» с Арнольдом Шварценеггером в главной роли, только за первую неделю проката собрав более восьми миллионов долларов. Но кульминацией всего года для Стива, вероятно, стал октябрьский концерт Джонни Кэша, прошедший в «Бангор аудиториум»: «Человек в черном» пригласил писателя подняться на сцену и подпеть во время исполнения песни «Джонни би гуд».

Конечно, приятно постоять на одной сцене с самим Кэшем, только вот собственная жизнь Стива медленно, но верно катилась под уклон. Он размышлял, какие бы еще ужасы обрушить на головы персонажей своего следующего романа, а попутно пытался забыть о других, повседневных, ужасах, которые уготовила ему реальность — и особенно о наркотической зависимости, целиком подчинившей себе его жизнь. Когда Кинг стоял на сцене рядом с Кэшем, никто в зрительном зале или среди музыкантов и представить себе не мог, что всемирно известный автор ужасов, орущий в микрофон, за весь день провел в трезвости дай Бог если часа три, большая часть из которых прошла в размышлениях на тему, а не вышибить ли себе мозги.

«Я люблю жизнь, люблю свою жену и детей, но, сколько себя помню, меня всегда посещали мысли о самоубийстве — наверное, виной тому мое стремление во всем доходить до крайности», — говорил он.

В последние годы Кинг все чаще отключался, перебрав кокаина и алкоголя, — теперь он пил и нюхал не столько ради поддержания рабочего ритма, сколько для того, чтобы сдерживать внутренних демонов: «Думаешь, мир тебя любит? Уж мы-то знаем, что происходит, и не дадим тебе забыть, что мы здесь, мы всегда рядом».

Он говорил: «Такой успех, как у меня, как-то не располагает к тому, чтобы скромно потупить взгляд и признать: „Да, наверное, вы правы. Я говнюк“, — скорее он располагает к другой реакции: „Какого хрена вы мне указываете, что делать? Вы что, блин, не в курсе, я же король Вселенной, мать вашу?“»

Стив рассказывает одну историю, которую в детстве слышал от матери. Когда Рут была им беременна, она откалывала гудрон с шоссе перед домом и жевала. Она не знала, почему так поступает, видимо, в состав смолы входило какое-то вещество, которого требовал организм. Рут стеснялась своей странной прихоти, но не могла думать ни о чем другом и в конце концов сдавалась: бежала к дороге, вставала на четвереньки и расковыривала гудрон ногтями. По пути домой она засовывала добычу в рот и принималась жевать, словно самую вкусную ириску на свете. Ей тут же становилось легче. Ее мужу и отцу Стива Дональду привычка жены жевать гудрон казалась отвратительной, и он приказывал ей прекратить — бесполезно, тяга была непреодолима. «Видимо, содержалось в том гудроне нечто такое, чего не хватало ей, а точнее, мне», — спустя годы вспоминал Стив.

Позже Кинг шутил, что это гудрон во всем виноват: не жуй его Рут, Стив вряд ли подсел бы на алкоголь и наркотики; а может, он унаследовал от матери ген, вызывающий зависимость, который дремал в ее организме, а в организме сына со временем активизировался. А может, гудрон в ответе за ген, заставляющий Стива писать, — сам Кинг ни капли не сомневался, что тяга к писательству определенно является одной из форм зависимости.

За все время совместной жизни Тэбби слишком потакала слабостям мужа, терпеливо снося все его выходки. На ее глазах он продолжал писать в алкогольном и кокаиновом угаре, на ее глазах он деградировал — и это было жалкое зрелище. Тэбби не меньше мужа беспокоило, что он не сможет работать, если бросит пить и принимать наркотики, еще больше она боялась, что, если это произойдет, жизнь с ним станет невыносимой.

Как и многие другие писатели, предрасположенные к выпивке и наркоте, Стив искренне верил, что, стоит ему отказаться от допинга, и вдохновение помашет ему ручкой. По той же причине он избегал психотерапевтов: из опасения, что разговор о внутренних демонах приглушит страхи и лишит яркости личные переживания, из которых он черпает идеи для своих рассказов и романов.

Но даже он понимал, что ситуация выходит из-под контроля. Кинг все чаще и чаще отключался. Тэбби уже много ночей спала в одиночестве на двуспальной кровати в одной из двадцати четырех комнат их роскошного викторианского особняка; каждое утро она спускалась вниз по великолепной лестнице красного дерева, только чтобы увидеть опостылевшую картину — мужа, посапывающего в луже собственной блевотины на полу в кабинете. Существо, распростертое на полу, — и когда ее муж успел пасть столь низко? — все больше походило на сыгранного им когда-то персонажа, Джорди Веррилла из фильма «Калейдоскоп ужасов», которого постепенно пожирает и в итоге душит насмерть мерзкий зеленый грибок.

Теперь то же самое происходило со Стивом по вине алкоголизма. Да, да, Тэбби наконец-то решилась назвать вещи своими именами — эта отвратительная привычка душила ее мужа.

Стива беспокоило не только похмелье, которое, как правило, затягивалось далеко за полдень, пока он надевал маску мастера ужасов на публике и маску «все трын-трава» для домашних, — его вдруг осенило, что алкоголь и наркотики не лучшим образом сказываются на творчестве. И разгромный прием, оказанный «Томминокерам», послужил первым предупредительным звоночком.

Мало того что дурные привычки влияли на творческий процесс, в довершение всех бед они мало- помалу подтачивали обычный здравый смысл писателя: Стиву начало казаться, что он бессмертен. Несмотря на все умащающиеся запои и отключки, он работал на износ — и вместе с объемом вышедших из-под его пера произведений неумолимо росло и количество принимаемого допинга.

В конце концов терпение Тэбби иссякло. В один прекрасный день она прочесала кабинет мужа,