И ваша непригодность к мудрости есть размышление о мире.
Читая запись вашей беседы, я в результате ухватила странность: вы опасаетесь быть понятым, господин Парски.
Вы заметаете следы, вы сами фабрикуете защитное недопонимание, поскольку вами владеет страх, что вас могут понять.
Вы можете быть искомым, да.
Но понятым – нет.
Рассчитанная доза непроницаемости вас избавляет от этого великого несчастья и сохраняет неприкосновенным ваш престиж.
И в «Человеке случая», что в моей сумке, ваш герой, двойник ваш, заявляет что хотел чего-либо добиться лишь для того, чтобы иметь возможность отречься.
И когда же вы предполагаете отречься, милый писатель?
Я нигде не вижу следов отречения.
Ни в изящной вашей самоизоляции, ни в тех непринужденных и неумеренных комментариях, что вы даете о себе самом.
Ни, главное, в ваших писаниях.
В «Человеке случая», который у меня в сумке, вы ни на йоту не отступаетесь от иллюзий человеческого сообщества.
И если есть мальчик, не готовый к отречению, то этот мальчик – вы, мой бедный мальчик.
Как глупо перед вами робеть.
И как смешно.
«Господин Парски, обстоятельства жизни, счастливые обстоятельства жизни – нет, просто обстоятельства – обстоятельства жизни сложились так, что я вас повстречала в этом поезде; я не могу вам не сказать…»
А что ты скажешь?
Как ты можешь нагромождать такую гору медоточивостей?
«Господин Парски, я готова на любое безумство с вами».
Только чтобы увидеть выражение его лица.
Если станет смеяться, смеяться искренне, он тот, за кого я его принимаю.
И тогда не оглядывайся, Марта, жизнь коротка.
А если не рассмеется?
Не рассмеется, значит он не тот, за кого ты его принимаешь, так опусти стекло и выброси «Человека случая» в окошко.
И выбрасывайся сама, от стыда.
Если он искренне рассмеется?
Искренне рассмеется…
Что за мучение!
МУЖЧИНА. Невозможно спать в поезде.
Еще в постели, а уж в поезде.
Странная женщина, ничего не читает.
Женщина, ничего не читающая всю поездку…
Ну хотя бы журнальчик «Мари-Франс».
Написать для театра?
Нет-нет-нет… Ну, нет!
Как только эта мысль могла прийти мне в голову!
Наверное, что-нибудь в мозгу испортилось.
В театре, кстати, я переношу только бульвар.
По-настоящему.
В бульварном театре смеются естественно.
И не смеются этим адским смехом, который слышится теперь в зрительных залах, очагах культуры.
Смех, смеющийся оттого, что мудро знает, отчего смеется.
Смех спорадический, «продвинутый».
Смех Илии Брейтлинга в «Мере за меру».
Ну да. Теперь Илия смеется именно так.
Это ново. Он не всегда смеялся так. Нет-нет, ведь было время, когда Илия в толпе смеялся естественно.
Время, когда Илия бы разговаривал со мной о «Человеке случая» на кухне в три часа утра с пятнадцатым бокалом, а я жадно его слушал.
Да существует ли сегодня в целом мире, да, в целом мире хоть одно существо, способное эту книгу прочитать?
ЖЕНЩИНА. Я не в лучших отношениях с Надин, женою Сержа.
У Сержа были увлечения, и она знала, что я это знала.
Она думала, что я его благословляла.
Жаль, что наши отношения не сложились.
Надин уважала мою дружбу с Сержем.
Она умная женщина.
Все изменилось, когда у Сержа появились увлечения.
Увлечения – слишком уж сильно сказано. Да ладно.
Надин, старея, превратилась в тяжелый танк. А когда женщина становится тяжелым танком, мужчина начинает чаще поглядывать по сторонам.
Я вам рассказываю о Серже, господин Парски, поскольку Серж – один из ваших персонажей.
Он вас не любил, но разве б ваши персонажи, прочтя вас, полюбили?
Представьте что Сраттмер читает «Человек случая».
Наверное, он бы потерял терпение на второй странице.
Как и Страттмер, Серж мучился бессоницей.
Однажды ночью он не мог заснуть, ворочался-ворочался в постели, и чтобы успокоиться стал думать об Аушвице.
Представил себе неудобные подстилки, запах параши, тесноту, ты-то вот здесь, говорил он себе, в мягкой постели, в чистых простынях, и нет вонючих ног соседа перед носом, и не надо вставать выносить поганое ведро – так спи же!
Спи, мой славный Серж!
И уже засыпая он вдруг сказал себе, как так! Мысли, которые должны меня преследовать и не давать мне спать – я применяю их вместо снотворного!
Что же, ужас, в котором я не принимаю участие, стал для меня успокаивающей мыслью?!
Он решил описать этот конфуз. Поднялся, чтоб найти бумагу.
Не смог ее найти.
Я разбудил Надин, сказал он мне, а ей же, отдадим ей справедливость, не надо думать об Аушвице, чтобы заснуть, и я сказал, да как же это можно, как можно, я сказал, сказал мне Серж, и ты ведь видишь, что я не волнуюсь, я говорю об этом не волнуясь, да как же можно чтобы во всем доме не было бумаги ?
Да как же можно спать? И крепко спать!
Вы Марта – мы всегда были на вы, Серж на семнадцать лет старше меня, так что мы с ним всегда были на вы – вы Марта спите плохо, да, я знаю, и это есть краеугольный камень нашей дружбы. А Надин спит. Это как мания. Все спит.
А раньше с этой женщиной можно было общаться ночью.
Когда-нибудь я сочиню теорию о спящих людях.
