удается.
Вы привезли меня назад, ничего не сказав, не спросив, вы были моим другом, Бленск. В этом гараже, я вдруг перестал понимать, почему нужно вместо одного делать другое... Мне кажется, печаль охватила меня... и позвала.
Давно, в Румынии, у меня была старая книга о Транссибирском экспрессе... На одной странице, одна под другой, были две фотографии: флейтист и всадник, и подпись: 'Между двумя этими образами — вся бесконечность лесов'... Рядом, на другой странице, был пейзаж — плоскогорье, хижина, и под ним написано: ' Зимний переход в Кинганских горах'... Всегда, когда я открывал книгу в этом месте, меня пробирал холод. На сухой траве и на деревьях можно было различить снег, я пролагал путь для всадника и слышал флейту, флейту, флейту над лесами, я сам был всадником и я переходил из зимы в бесконечность...
ЧЕЛОВЕК СЛУЧАЯ
Персонажи:
- Женщина
- Мужчина
Купе в поезде.
Мужчина и женщина.
Никакого реализма. Пространство. Местоположение.
Никаких указаний по мизансценам.
Так же и (только в конце) не указаны в тексте неизбежные молчания и паузы.
Каждый сам по себе.
МУЖЧИНА. Как горько.
Как все это горько.
Как горька складка моих губ.
Как горько время, предметы, эти пассивные вещи, которые я разложил вокруг себя, которые ожили только в момент перемещения.
Вещи – ничто.
Мой друг Юрий сейчас с японкой.
Абсолютно плоской.
Ему шестьдесят восемь лет, простата его весит 95 грамм, ну а ей сорок, этой плоской.
Как все горько. Горька ночь.
Ночь. Ни любви, ни постели, сон вроде бы пришел…
Жан мне сказал, такой-то написал прекрасные страницы о бессоннице. Кретин. Сегодня ночью я проснулся в пять утра, чтоб в туалет сходить. Из-за него. Он запрещает мне принимать «Алл Бран». Поэтому я встаю в туалет в пять утра. Придурок полностью расстроил мой организм. Что мне с того, что кто-то что-то написал о бессоннице!
А Юрий спит. Парню всегда хорошо спалось.
Когда не сплю, я думаю о Юрии, он спит, расчетливо поместив столько-то спермы в японскую копилку.
Как горьки женщины, с которыми мы спим.
Я не могу больше быть с женщиной в постели. Разве что с некоторыми из них. С негритянкой из «Плазы», например.
С негритянкой бывал кое-какой контакт.
Не секс, а случка, телесный контакт.
Чем женщины примитивнее, тем лучше я себя чувствую в постели. Чем они проще. Чем они мне неинтереснее в жизни, тем лучше мне в постели.
Остается только животный контакт.
В конце концов я задаюсь вопросом, не следовало бы мне спать с животным?
Как горько заниматься сексом.
И всегда было горько.
Запрет на написание биографии.
Категорически запрещаю писать биографию после моей смерти. Так и сказать этому адвокату.
Что биография писателя ? Полнейший нонсенс.
И кто что знает о чьей-то жизни?
Кто может что- то связное сказать о чьей-то жизни?
Кто может что- то связное сказать вообще?
Писать, что я хотел. Нет, никогда.
Писал, что мог писать, а не то, что хотел.
Мы никогда не делаем того, что можем.
И разве творчество, будучи приложением к этому миру – замечу в скобках , все главные законы вычитательны – так разве творчество не есть ни что иное как скопище приблизительностей и ограничений, которые мы делаем условными?
И разве в итоге не всегда терпишь фиаско?
Фиаско не приходится терпеть, лишь в случае, если занимаешься трудом анонимным.
Эти болваны, рассуждающие о намерениях.
Эти болваны, наваливающие горы смысла, ведь ни один не признается, что все забыл и потерял контроль над объектом, и что задумывал, сейчас уже не помню, а все оставшееся кое-как прибыло в порт.
Эти бедняги, созерцающие свое прибавление к миру, насупив брови, величайшие поставщики смысла, что выступают в литературных программах.
А ты стало быть этого не делал?
Нет.
