Житель Соединенных Штатов Америки знает, что тесно связан с работой и семьей и что это правильно в отношении среды обитания. Древние люди в этом не сомневались. Ты веришь, что можешь влиять на отношения с женой, дочерью и правлением компании, которой владеешь. Следовательно, так и есть. Меняющие облик верят, что могут влиять на отношения с реальным миром. Следовательно, он может это делать. В обоих случаях, это просто вопрос энергии.

— И веры. — Да, и веры. И еще кое-чего. Намерения. У вас должно быть намерение

 изменить свою жизнь. Или, скажем, намерение превратиться в дерево. И то и другое — всего лишь различные формы превращения. Если мы понимаем, что все является энергией, важность намерения становится очевидной. Как ты можешь воздействовать на энергию, не вознамерившись прежде сделать это?

Я должен был обдумать данный факт. — Мне кажется, что могу. — Да. Но сразу может и не получиться.

То, что он говорил, казалось довольно логичным, однако я продолжал сомневаться в собственной способности превращаться, скажем, в дуб. Я решил оставить этот разговор, пока основательно все не обдумаю. Я спросил, каково значение всего этого для будущего планеты, напомнив о том, что мы говорили о ледниковом периоде, наводнениях, топорах и сточных канавах.

— Ответь мне, пожалуйста, на вопрос, — произнес он, медленно растягивая слова. — Какова самая основная угроза существованию людей в настоящее время?

— Мы сами. — Кто именно? — Мы, люди. — Мы, майя? Или твои друзья из Амазонии? Я хмыкнул. — Нет, конечно. — Кто тогда? — Мы, люди. Люди Запада. — Но тут я понял, что это не совсем верно. — Нет, скорее, Севера. Соединенные Штаты, Европа, часть Азии.

— Я понял. Ты не упомянул обо всех фабриках Бразилии, Аргентины и Венесуэлы.

— Они тоже. — Что именно ты имеешь в виду, когда говоришь, что «мы сами» являемся величайшей угрозой нашему выживанию?

Я уже думал об этом прежде, и поэтому было довольно легко найти подходящие слова.

— Я имею в виду идею о том, что мы можем сделать себя счастливыми, производя и потребляя больше, чем соседи, что контролировать природу, перестраивая ее под себя — это и есть цель. Ты знаешь, о чем я говорю: потребительская психология, которая лежит в основе экономики. Пожалуй, истоки подобного отношения к природе следует искать в Древней Греции и Риме. Даже раньше, я полагаю: в Персии, Китае, Египте. Затем, многие века спустя, пришли философы так называемой «эпохи Просвещения». И экономисты, такие как Адам Смит…

— Но кто угрожает выживанию нашего вида сегодня? Я замолчал и глубоко вздохнул. Посмотрел сквозь джунгли туда, куда он показывал раньше, — на город с его машинами и заводами, на отравленную реку. Я вспомнил слова Кнута Торсена. Всматриваясь в бледно-голубое небо, я видел людей в костюмах.

— Инвесторы. Политики. Руководители бизнеса. Рекламные агентства. Телевидение. Корпорации.

— Ага! И вот именно в них тебе необходимо превратиться! Я почувствовал разочарование. — То есть ты советуешь совершить социальное превращение, а не физическое?

— Ты имеешь в виду, что не превратишься в ягуара? — Да. Он тихо засмеялся. — Мы можем помочь превратиться в ягуара, если тебе этого хочется.

Но мы говорили о роли Меняющих облик в выживании обществ, культур, нашего вида. Если ты живешь в джунглях, то ягуар является серьезной угрозой. А что является угрозой для жителя технологически развитого государства? Ты сам только что ответил на этот вопрос.

Я признал, что он прав, и еще раз выразил разочарование. — Не волнуйся, — ободряюще сказал он, — мы попробуем и то, и другое. Он помолчал и медленно огляделся вокруг, затем посмотрел себе под ноги. Я следил за его взглядом, скользившим по плите, которая служила верхушкой пирамиды, и пьедесталом для изваяния ягуара, на котором он сидел. Я попытался представить себя огромной кошкой, но вместо этого видел стеклянный небоскреб в центре мегаполиса. С небоскреба спускался ледник, который расползался по всему городу и автострадам, пока не достигал границ пустыни. Узнав это место, я повернулся к Вьехо Ице.

— Я работал в том древнем городе, где все это началось. Наступление корпораций. Новый ледниковый период.

Он наклонился и поднял небольшой камень. Повертев в руках и с интересом рассмотрев, он отдал его мне.

Камень был теплым от солнца, но ничего замечательного я в нем не заметил. Он был размером с яйцо дрозда, продолговатый и красноватого оттенка. Закругленный с одного конца, он был неровным с другого, как будто отколотый от большого камня.

— Приложи его к животу, — сказал он. Я поднял рубашку и приложил его к коже. Тепло было приятным. — К пупку. Я провел им по животу, его закругленный конец прикоснулся к пупку.

И перед глазами появилось лицо моей мамы.

— Закрой глаза. Почувствуй это своим сердцем. Мама улыбнулась. Она умерла в возрасте восьмидесяти пяти лет, за шесть месяцев до того, как я уехал на Юкатан. Я уже пытался, но только на этот раз сумел воскресить образ из тех дней, когда она была полна энергии и учила меня всему, что знала. Она выглядела такой счастливой! Мое внимание привлекли ее руки. Как и я, она держала камень.

Я слышал голоса многих индейцев, с которыми долго общался: «Все люди и все на свете связаны между собой, дух камня и дух горы неразрывно связаны с твоим собственным духом».

— Этот камень, — сказал Вьехо Ица, — будет твоим ключом к превращению.

Я открыл глаза, и слова полились из меня. Я повторил часть лекции, которую недавно читал в Нью- Йорке. В ней я рассказывал о научных доказательствах того, что каждый атом тела существует со времен Большого взрыва, произошедшего около пятнадцати миллиардов лет назад, когда родилась Вселенная. И что ни один атом не остается в том же теле более года.

— Мы действительно едины, — сказал я в заключение, — и все мы прожили множество жизней.

Он пристально на меня посмотрел. — Ты сказал, что работал в старом городе, где началось наступление нового мира. Расскажи об этом.

Глава 4

БЕДУИНЫ И СЕКРЕТ ПУСТЫНИ

После того, как Кнут Торсен уехал из Эквадора, мы не потеряли с ним связи. Когда срок моего контракта с «Корпусом Мира» закончился, Кнут пригласил меня в Бостон на собеседование. Я уехал из Амазонии и стал бизнес-консультантом в его фирме.

Первое задание привело меня в Иран — в то время древний город Тегеран стал Меккой для специалистов по развитию и городскому планированию. В начале 70-х годов в Иране правил шах Мохаммед Реза Пехлеви. Он и его советники были решительно настроены на возвращение стране статуса мировой державы, который был у нее еще во времена правления Кира Великого за шесть веков до рождения Христа. Они были убеждены, что залогом осуществления их планов является современная наука. Огромные запасы нефти гарантировали, что у страны хватит средств на осуществление чуда.

Представители разных наук, самые блестящие умы современности хлынули в Тегеран со всего света. От кафе на широких проспектах, напоминающих улицы Парижа, до открытых рынков на границе с пустыней весь город звенел от восторга. Среди небоскребов, музеев и дворцов были полуразрушенные грязные кварталы, где люди жили, как средневековые невольники, однако в воздухе витало предчувствие скорых перемен к лучшему. Жители Тегерана были полны надежд.

По крайней мере, такое впечатление у меня сложилось при общении с теми иранцами, с которыми приходилось встречаться по работе. Все они окончили Оксфорд, Гарвард или Беркли и прекрасно говорили по-английски. В качестве доказательства того, что надежды вовсе не беспочвенны, они указывали на чудеса современного Ирана: телевизионное оборудование, установленное на вышках; десятки многоквартирных домов, в которых западные технологии объединены с традиционной персидской архитектурой; станции опреснения воды, солнечные электростанции, порты, аэропорты и скоростные трассы.

Но самым главным проектом было озеленение пустыни. Шах верил, что во времена правления