и ноздри раздув бокалом,Без грядущего, без воспоминанийСижу я здесь, весь,о вы, прелестные подруги,И вот на пальму смотрю,Как она танцоркой вдругстан согнёт, разогнёт и бедром качнёт— самому не утерпеть, коль долго смотреть —ах, танцоркой она, как мне кажется,всегда, всегда, так долго, долговсё стояла только на одной ноге?Так забыла, стоймя, как мне кажется,О другой ноге?По крайней мере ятщетно искал утрату —где же клад-близнец,где вторая нога —в том священном соседствееё премиленькой, прехорошенькойвеерно-взлётной и блестковой юбочки?Да, коль вы мне, о, красотки-подруги,Готовы верить сполна:она потеряла её...Ах, нет её!Не будет её!Другой ноги!О, как мне жаль прелестной другой ноги!Куда бы ей деться и грустить позабытой?Ноге одинокой?Быть может, в страхе передзлобным белокурымльвом-зверюгой? — А вдруг онаобгрызена, обглодана —о жуть! Увы! Увы! обглодана! Селя?.Не плачьте же,Вы, мягкие сердца!Не плачьте, вы,О, финики-сердца!Сосцы молочные!Сердца-лакрицы-сумочки.Будь мужем, Зулейка!Мужайся! мужайся!Не плачь же больше,бледная Дуду!— Иль уместно здесьподкрепительное,душекрепительное?Елейная притча?Торжественная треба?..Эй, сюда! важность!Дуй же, дуй же снова,раздувальный мехдобродетелей!Эй!Ещё раз рыкнём,Морально рыкнём!Словно моральный лев,пред лицом дочерей пустыни рыкнём!— Ибо вой добродетели,вы, прелестные девушки,куда там большежара души европейца,жадной тоски европейца!Вот стою я уже,как европеец,не могу иначе,{5}да поможет мне Бог!Аминь!* * *Пустыня ширится, увы тому, в ком затаилась и растёт пустыня!Крошится камень, становясь песком; пустыня всё поглотит, всё в ней сгинет.Пылает смерти чёрный горизонт,и смерть жуёт, — лишь так она живёт...Не забывай средь похотливой суеты:Пустыня, камень, смерть — всё это ты...[5] {6}
