погибнуть. Со мною тоже так было, когда воевал в 1-й гвардейской танковой бригаде; брат мой младший там же командовал минометным взводом. Он был моложе меня на шесть лет, еще мальчик, по существу, и я боялся и жалел его больше, чем себя. Но что можно было сделать в боевой обстановке? Только надеяться на лучшее... На судьбу. В то же время младшие братья — и мой и Макарова — старались быть достойными нас, старших, ну и лезли прямо на огонь, в самое пекло.

Мой брат в январе 1945 года был тяжело ранен в обе ноги в боях на реке Пилица. Конечно, я это пережил тяжело. И я не раз предлагал Макарову забрать «малыша Макарова» — так его звали автоматчики — в ремонтники. Но братья от такого варианта категорически отказались. Совесть им не позволила.

И вот младший Макаров убит в бою... Старший сам его похоронил. И сам сообщил матери... Тяжелое горе его не сломило, только лицо у старшего почернело и в темных глазах появился сухой, злой блеск. А работать он стал совсем одержимо.

Приехали полковые кухни. Шлепая по блестящим лужам, побежали к ним ротные старшины. От дождя и грязи их плащ-палатки одеревенели, шуршат и хлопают по голенищам сапог. За плечами горбятся ранцевые термосы, в руках — маленькие канистры для «наркомовских» ста граммов.

Как это кстати сейчас: и горячая пища и водка! Пожалуй, уже и не сто, а больше граммов придется на солдата: ведь водка выдана на бойцов, числившихся в ротах в начале истекших суток. А теперь, когда привезли и обед за прошедший день и — сразу — ужин, уже вторые сутки идут, и немало людей выбыло: кто убит, кто ранен. А водка осталась.

Не скупятся старшины, однако делят ее поровну: скрупулезно так наливают, стараются не потерять ни капли. Жалеют старшины бойцов, часто отдают им и свою норму...

Солдаты набрасываются на еду, уплетают ее, кто сидя на корточках, кто стоя у крыла танка, а кто — привалившись к стене.

Если прислушаться, всюду перестук солдатских ложек и котелков, аппетитное чавканье. Зубы крепкие, молодые. Смачный аромат «полевой каши», ее еще называют «суворовской», и ржаного хлеба пересиливает, кажется, все запахи войны!

Как хорошо после нечеловеческого напряжения дневных боев выпить немного водки и закусить горячим! Приятное тепло разливается по уставшему и озябшему телу: будто горячий уголек бросили в желудок. Отходят, ослабевают натянутые до предела струны. Вот когда понимаешь, что ведь зря придуманы эти «наркомовские» сто граммов: так ли, иначе ли — они помогали нам воевать.

Но велика солдатская мудрость — я никогда за все годы войны не видел, чтобы опытные солдаты пили водку перед боем. После боя — пожалуйста! А перед атакой — никогда. Не пили «старики» и не разрешали пить молодым, потому что знали: пьяному — море по колено. В хмельном угаре притупляется инстинкт самосохранения, человек перестает остерегаться смерти, может пойти на кинжальный огонь противника, на верную и бесполезную гибель.

Вместе с кухнями артиллерийские снабженцы привезли и раздает патроны к автоматам и ручным пулеметам, гранаты. Гранаты мы получаем двух типов: «Ф-1», они же «лимонки», и стандартную ручную «РГ-33».

Тут уже все проходит не так-то гладко. Каждый автоматчик и разведок старается набрать себе побольше — он заполняет патронами все, что возможно: подсумки, вещевые мешки, даже карманы! Из гранат предпочитают «лимонки»: они компактнее, чем «РГ-33», взрыв и убойная сила осколков у них значительно сильнее, да и бросать их здесь, в этих развалинах, сподручнее.

Так что, если с раздачей горячей пищи вполне управляются повара, выдачу боеприпасов твердо берут в свои прижимистые руки сами старшины рот.

Конечно, в этих последних боях мы не жалели боеприпасы. Но тут и у полка были свои ограничения: во-первых, нормы снабжения, а во-вторых, ограничивали возможности полкового транспорта. Особенно это касаюсь снарядов для танковых пушек. На них существовала жесткая норма расхода «БК» (боекомплект). Кроме того, снаряды подвозили в складской смазке, ее надо было перед загрузкой в танк тщательно отчистить. А снять толстый, загустевший слой «пушечного сала» с почти полутораметрового цилиндра снаряда и гильзы — далеко не просто!

* * *

Шло время... Начали к нам подтягиваться пехотинцы приданного стрелкового батальона. Бойцы были в мокрых плащ-палатках и шли гуськом по обочинам улицы. Палатки залубенели, по ним барабанил дождь.

Фашисты простреливали улицу, красно-желтые светлячки трассирующих пуль, словно стараясь догнать друг друга, неслись в ночной темноте. Ударяясь о камни стен, пули рикошетили, разбрасывали разноцветные искры, визжа, разлетались в разные стороны. Они прилетали из неожиданных направлений и ударяли плашмя, раны от их попаданий были похожи на ранения разрывными пулями.

Тишины не было, но по сравнению со звериным грохотом дневного боя было сравнительно спокойно. В перерывах стрельбы слышались голова немцев на той стороне и приглушенное звяканье их оружия.

История беспощадно прокручивала свое колесо... Кончалось существование «тысячелетнего рейха» и его «фюреров». Вглядываясь в мрачную темень Тиргартена, мы пытались представить себе, что где-то рядом в своем убежище сидит сам Гитлер: Фосс-штрассе, на которой находилась рейхсканцелярия, была совсем близка. Может быть, в эту минуту он смотрел в нашу сторону? Темень Тиргартена жила, за ее непроглядностью жили, казалось, тысячи глаз, наполненных злобой и ненавистью. Фашистам, запертым здесь, на малом участке правительственных кварталов, надеяться уже было не на что, и они были опасны, как крысы, загнанные в угол.

* * *

Возвратились из поиска разведчики. Вот они возле танка — худощавый, с лукавыми голубыми глазами старшина Иван Елисеев, широколицый, невозмутимый чуваш Гусев, остролицый таджик Халмухамедов. Разведчики все в пятнистых немецких маскировочных костюмах, капюшоны откинуты, на ремнях поблескивают немецкие «шмайссеры», у поясов — гирлянды ручных гранат. Курят, переговариваются. Рядом с ними связанный по рукам «язык», он штабс-фельдфебель, тоже молодой, худой, костистый, в разодранном френче, волосы раскудлачены, и он все встряхивает головой, чтобы откинуть их с глаз, пот скатывается по его грязному, окровавленному лицу.

Пленный жадно смотрит на самокрутки разведчиков и сглатывает слюну. Заметив это, Елисеев прикуривает сигарету, молча сует ему в губы. Немец благодарно кивает.

— Зачэм балаваиш, шайтан? — ворчит Халмухамедов.

— Ничего-о, пусть покурит. Солдат ведь тоже! — благодушно произносит Елисеев. — Перетрусил бедняга... Небось полные штаны наложил? А ну, Гусев, глянь!

Бесхитростный Гусев наклоняется к немцу, но под смех танкистов тут же выпрямляется и тихо, чтобы никто не услышал, ругается по-чувашски.

Много раз по проломам в стенах, по крышам, подвалам и канализационным тоннелям проникали эти отважные парни в расположение противника и всегда приносили точные и очень нужные разведывательные данные. Не одна медаль «За отвагу» перекочевала из полевой сумки адъютанта на гимнастерки разведчиков.

Во время войны мне как командиру отдельного полка представлено было право награждать солдат и сержантов боевыми медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». Особой любовью и уважением солдат пользовалась медаль «За отвагу».

* * *

Близилась полночь, когда командиры боевых подразделений и приданных частей прибыли на наблюдательный пункт для получения приказа на бой. Устали, вымокли до костей, но были полны оптимизма. Пошучивали, подтрунивали друг над другом. Юмор и на фронте — великая сила. Не будь его — солдатского юмора, — труднее было бы переносить фронтовые невзгоды. И в любом подразделении находились свои «хохмачи», свои «Василии Теркины»... 

Теперь, когда все собрались, особенно доставалось гвардии капитану Липаткину. Прославленный командир, Герой Советского Союза, ему доверено наступать по Вильгельм-штрассе, и — не может прорваться. И кто же его опередил? Совсем еще молодой, новичок в полку старший лейтенант Гатиятулин!

Высокий, худощавый Липаткин молча курил, иногда огрызался, поглядывал на Гатиятулина. Капитан