— Ну, вот и добро! Выполняй!

* * *

Сотрясая чердак, по немецким зенитчикам ударил тугой пулеметный залп.

Из «ДШК» стрелять без станков непросто, но танкисты сумели приспособиться, и пулеметы заработали дружно. Наводчики, упираясь локтями и коленями в стены, быстро свели пулевые трассы в огненный клин в одну точку на крыше бункера. Ребристые стволы «ДШК» уложили прямо на подоконники слуховых окон, удерживать их при стрельбе было тяжко, стрелять приходилось только короткими очередями, и пыль поднималась страшная. Зато наши пулеметы оказались выше немецких пушек, прицеливаться было удобно и огонь был смертельный, кинжальный, будто свинцовый смерч обрушился на площадку.

Немецкие зенитчики в это время вели огонь по наземным целям, стволы орудий были направлены вниз. Сперва они не поняли, в чем дело, замерли на своих местах. Но вот прозвучали гортанные окрики офицеров. Лихорадочно завертели маховичками наводчики. Обнаружив, откуда по ним стреляют, они пытались развернуть стволы в нашу сторону, но это непросто под пулеметным огнем, и один за другим зенитчики падали.

Воспользовавшись моментом, танки рванулись вперед; с высоты чердака они походили на черных юрких жуков!

Теперь все зависело от наших пулеметов: успеют немцы развернуть зенитки и открыть огонь — нам капут... В упор расстреляют нашу чердачную «ДЗОТ». Тогда и танкам несдобровать.

И у нас и у немцев расчет сейчас на быстроту. Кто кого?!

Могучая сила — сосредоточенный огонь нескольких пулеметов в упор. Что для них триста метров! Пули проносятся шквалами, волной, и там, где прошел этот клин, ничего живого не остается.

Вижу в бинокль перекошенные лица немцев: вот здоровенный малый, подхватив снаряд, успел дослать его в пушку, и в ту же секунду пушка ударила, рявкнула. С кончика ее ствола сорвался ярко- оранжевый шар, такой аккуратный... И полетел он прямо в меня... Так мне казалось! Снаряд разорвался со страшным треском, крыша раскрылась над нашими головами, на чердаке вдруг стало светло.

Другое орудие выстрелить не успело: конус трассирующих пуль накрыл наводчика и будто оторвал его от прицела, и зенитчик, падая, резко взмахнул руками. Еще орудие и еще наводчик. Фельдфебель. Он лихорадочно крутит маховички, его лопатки под курткой шевелятся. Но вот и его настиг колючий пунктирчик, фельдфебель дернулся на сиденье и успокоился, запрокинув лицо. И руки его упали.

С крыши бункера пушки уже не стреляли. Массивные их стволы замерли, как театральная декорация на фоне полуразрушенных зданий. Одна из пушек была отмечена намалеванными на стволе шестнадцатью белыми кольцами — очевидно, по количеству сбитых самолетов. Она уткнулась в небо, словно палец мертвеца...

Пулеметы, прерывисто лаявшие с нашего чердака, — он вспорот снарядами! — затихают один за другим. Можно и осмотреться.

— Все живы, хлопцы?

Все, кто был рядом со мной, уцелели. А на некотором удалении, где разорвался немецкий снаряд, лежал у разбитого ручного пулемета молоденький солдат в пятнистом маскировочном костюме. Каска, сорванная с головы, откатилась, русые волосы рассыпались, белая шея аккуратно подбрита, видимо, незадолго до этого боя парень подстригся. Белела полоска крепких молодых зубов.

Красивый был парень...

Несколько секунд я не мог ничего сказать. Потом спросил:

— А где второй номер?

— По-видимому, разорвало. А может, взрывом сбросило с чердака...

— Всем танкистам с «ДШК» — вниз! К машинам. Второй ручной пулемет пусть остается на чердаке. Кто командир расчета?

— Гвардии сержант Чорный! — отозвался хриплый голос.

Я увидал потемневшее лицо. Взгляд острый, проницательный, и правый глаз щурится, будто сержант еще видит противника, все продолжает целиться.

— Гвардии сержант Чорный! Не узнал тебя, прости!

— Где же узнать, товарищ гвардии подполковник! И вас не признают за командира полка. Пылища... — Чорный смущенно улыбнулся. — Мне долго тут быть?

— Ты, гвардии сержант, отвечаешь за эту крышу! — Я показал рукой крышу бункера. — Чтобы ни один черт туда не проник и не открыл оттуда огонь по нашим! Понятно?

— Есть! Там еще кто-то шевелится. А ну кто стрельнет!

— За этим и смотри. Затем и остаешься! Только своих не перебей, когда выйдут на крышу.

— Ну, что вы! Все будет «зер гут».

Глаза сержанта потемнели, и крепкий подбородок выдвинулся, придав лицу упрямство и жесткость.

* * *

— Что же вы, танкисты прорыва — «краса и гордость», не можете справиться с этой каменной бабой? — спрашивает командир 35-й стрелковой дивизии Смолин, кивая на бункер, перекрывающий улицу.

Я молчу...

— Ну, где же ваш знаменитый «танковый порядок»? А?

На подначку не обижаюсь. Знаю, что комдиву достается в эти дни, и от командарма и от комкора. По собственному опыту знаю, как это бывает обидно и часто несправедливо! Тем более, если в горячке боя.

— Зенитки на крыше бункера мы подавили, это для нас было главное, и танки пошли вперед. Что ж мне теперь, остановиться и дожидаться пехотинцев?!

— Не горячись, подполковник: себе вы путь пробили, верно. Но в этом хаосе без пехоты танки твои далеко не уйдут. И ты представь, скольких солдат у меня еще срежут пулеметы из бункера; надо их ликвидировать. Помоги, брат! Сталинградцы в долгу не останутся!

— Как? Можете подсказать?

— Если бы я знал... Есть один способ: пробить стену залпами.

— Бить в одно место, — вступает в разговор командующий артиллерией дивизии. — Несколько залпов, но все — в одну точку!

— Выводите, товарищ полковник, свою артиллерию на прямую наводку! И бейте. Вы же знаете, как у нас со снарядами!

— Это займет много времени. А танки могут ударить немедленно.

— В этом и все дело. — Смолин смотрит внимательно и серьезно. — Ну, что решил?

— Попробуем... Но чтобы пехота в подвалах не отсиживалась!

— Это мы обеспечим. — Он сильно, до боли сдавил мою руку.

* * *

Три залпа из пяти танков хлобыстнули один за одним, а бункеру хоть бы что. Он вздрагивает, как в ознобе, но все пулеметные точки живы и продолжают косить пехоту.

Лишь после четвертого залпа, когда рассеялся дым и сдуло облако пыли, в стене этой башни, в метре над землей зазияла рваная брешь!

В пролом тотчас ринулись автоматчики гвардии старшего лейтенанта Ивана Степина. Теперь участь башни предрешена. Одна за другой стихали амбразуры, гасли в них пляшущие огоньки пулеметов. Сперва внизу, потом выше, выше...

Только один боевой отсек — самый верхний — все еще жил. Оттуда хлестали длинные очереди крупнокалиберного пулемета, да коротко харкал МГ-42.

Степин по радио доложил: большая часть гарнизона бункера ушла под землю. Спрашивал, нужно ли их преследовать. Я приказал под землю не лезть, все равно их там не поймаешь; планов подземелья у меня не было.

Адъютант передал. Степин все понял.

— Хорошо. Спроси его. Юра, почему до сих пор не подавлен верхний отсек с пулеметами?

— Отвечает: вход туда перекрыт бронированными дверями. Говорит, принимает меры...