снятый с турели командирской башенки. Правда, в таких случаях сами похороны были чисто символическими: от людей оставался лишь прах, да находили оплавленные пряжки ремней... Бывало, что танк, сгорев, не взорвался, чаще всего потому, что нечему было взорваться, горючее на исходе, боеприпас израсходован. Тогда, открывая люки, мы видели: люди сидят на своих боевых местах, руки наводчика держат механизмы наводки... Но как прикоснешься, они рассыпаются.

Из армейского резерва прибывали новые офицеры, они с ходу принимали танки и вступали в бой. Учить их некогда: в то время людей узнавали в боях, и хорошо, если это были уже опытные вояки, понюхавшие пороху, — из госпиталей, с курсов усовершенствования.

В конце войны нас чаще всего пополняли младшими лейтенантами, выпускниками ускоренных военных училищ. Они были как на подбор — совсем молоденькие, узкоплечие... Из воротников командирских гимнастерок торчали длинные мальчишеские шеи с ложбинками сзади.

Воевали они с беззаветной, юношеской честностью и рвались сгоряча напролом, на кинжальный огонь противника. Неопытных, еще не успевших освоить фронтовую мудрость — их было особенно жаль. Старые танкисты деликатно старались подсказывать им правильные решения, во всем помогали.

* * *

Но, вообще говоря, танковые экипажи были, как правило, укомплектованы молодыми людьми. И командный состав у танкистов, в отличие от других родов войск, отличался молодостью.

Офицеры и сержанты, составлявшие любой танковый экипаж, сидели в одной стальной коробке. Воевали вместе, и если гибли, то тоже вместе...

Да, мы все были молодые, сильные и выносливые! Но особенно крепких ребят в экипажах «ИС» подбирали на должность заряжающих. Хотя наша 122-миллиметровая пушка имела раздельное заряжание — сначала в нее шел снаряд, затем гильза, — делать это в ограниченном пространстве танковой башни было не просто! Снаряд весит пуда два, гильза с зарядом — не меньше; и все это надо вынуть из боеукладки, поднести к люльке, дослать в казенник ствола, притом повторить много раз и быстро! Нужны недюжинно сильные руки, ноги, нужна мощная спина.

В нашем полку среди заряжающих был сержант Нагибауэр. Одной рукой он мог откинуть и удержать кормовую броню «ИС». А она весила не менее трехсот килограммов! И, как все силачи, Нагибауэр был добродушным, безотказным, да и смелым. После войны он признался, что по национальности — немец. Обрусевший, конечно. И этим вверг в некоторое смущение нашего уполномоченного контрразведки Авдонина.

Нагибауэра в полку любили. За феноменальную силу солдаты переименовали его в «Разгибауэра», и эта кличка будто присохла.

Но заряжающий должен быть не только сильным, а и умелым. От его сноровки зависит работа танковой пушки и спаренного пулемета.

Кажется, зарядить пушку просто: дослал снаряд, за ним втолкни гильзу, да так, чтобы, клацнув, закрылся клин затвора. Вот вроде бы все искусство. На деле же не так просто. Если дошлешь гильзу слишком резко, то между ней и снарядом останется воздух, как в велосипедном насосе, и этот воздух не дает гильзе дойти вперед всего на долю миллиметра! Заклинивает затвор пушки... Исправить это в бою — требуется время, а противник ведет огонь! Не ты его, так он тебя — вот логика танкового боя.

Мелочь?!

В критический момент боя такая «мелочь» может изломать судьбу танкового экипажа.

Такой случай у нас в полку был: погиб экипаж, и погиб танк «ИС».

* * *

Командира роты «ИС» капитана Позднякова я нашел на чердаке огромного дома. Отсюда с высоты все было видно дальше и шире, здесь легче дышалось и обдувал свежий воздух, без пыли.

Танки Позднякова вели огонь по железобетонному сооружению, похожему на башню старинного замка, только без зубцов. С такими «бункерами», как называли их немцы, мы уже сталкивались в Берлине, но удавалось их обходить, или с ходу разрушать. Этот был более капитальный, а высотой с четырехэтажный дом, и он прикрывал все подходы к Анхальтскому и Потсдамскому вокзалам, не давая нам продвигаться вперед.

Когда-то эти бункеры предназначались для противовоздушной обороты Берлина: на их плоские крыши ставили батареи 128-миллиметровых зенитных орудий.

Теперь их приспособили и к наземной обороне: амбразуры, прорезанные в стенах на разной высоте, исторгали мощный, многоярусный поток огня, в основном из крупнокалиберных пулеметов, пули которых легко пробивали стальную обшивку наших бронетранспортеров и легких броневиков. А с крыш бункеров зенитные орудия простреливали берлинские улицы на всю длину, сами оставаясь недосягаемыми для огня наших танков. Стены же бункеров — толщиной не менее полутора метров — снаряд нашей танковой пушки не пробивал. Только залповый огонь нескольких тяжелых танков, направленный в одну точку, мог проломить стену бункера.

...У Позднякова на чердаке пахло пылью и махорочным дымом. Капитан сидел у слухового окна, рядом на балке была пристроена коробка телефонного аппарата, и от нее непосредственно к танкам опускались алые ниточки трофейного телефонного кабеля. Сдвинув на затылок танкошлем, прижав к уху массивную микротелефонную трубку, Поздняков корректировал огонь своих танков.

Лицо его было бледно, измучено, темные глаза блестели.

Из слухового окна был виден скругленный угол фасада Анхальтского вокзала, наверху которого раскинул крылья хищный фашистский орел. Орел, растянутый в ширину, казался плоским, его головка с кровожадное изогнутым клювом была повернута к нам, в когтистых лапах зажата свастика. Со своей высоты орел, казалось, высматривал наши танки, и вот-вот взмахнет крыльями, бросится на атакующих...

К вокзалу надо прорваться, преодолев наземную оборону, а тут преграждает подходы мощная крепость-бункер, и до нее всего метров триста. На крыше бункера суетятся у пушек расчеты, бинокль позволяет рассмотреть и красные лица солдат, и расстегнутые воротники их кителей с малиновыми петлицами «Флакк-артиллери» — то есть зенитной артиллерии, и поблескивающие на петлицах знаки различия. У своих мощных орудий немцы пока еще действуют спокойно и сноровисто.

— Ловко придумали, черти! — сквозь зубы говорит ротный. — С земли не достанешь, они же в мертвом пространстве. И пробить эту стену не можем, сколько снарядов уже сожгли. Вот бы бетонобойными!..

— Какие еще бетонобойные?! Снимай с машин «ДШК» и давай их сюда, на чердак!

— О! Идея!

Крупнокалиберные пулеметы «ДШК» были на каждом танке. Установленные на вращающейся турели над люком командира танка, они в основном были предназначены для стрельбы по самолетам. В поле все было нормально: ствол «ДШК» торчал над башенкой, и, чтобы открыть огонь, командиру достаточно было поднять крышку люка и встать на сиденье в башне. Но здесь, в Берлине, «ДШК» цеплялись за все провода, особенно — трамвайные. Смотришь, идет по улице танк, тянет за собой плети сорванных проводов... Пришлось снимать пулеметы сверху и приторочивать к специальным кронштейнам сбоку башни.

— Поняли меня? Спускайтесь к танкам, организуйте, чтобы подняли к нам два-три пулемета, а старшему лейтенанту Степину я передам по радио, чтобы прислал сюда парочку «дегтярей». Как только ударим с чердака по зенитчикам, вы немедленно атакуете бункер!

— Не ожидая, пока подавите зенитные расчеты?

— Не ожидая! Зенитчики развернут стволы на нас! Этим моментом и надо воспользоваться.

— Есть! Ждать сигнала?

— Нет. Сами увидите. Быстро, как только можно, прорывайтесь за бункер и вот на эту улицу. — Шрифт на карте был мелкий, в полумраке не разберешь названия.— Ага... Анхальтер-штрассе. Там остановись и огнем с места обеспечь выдвижение танков Гатиятулина. Учти, во дворах могут быть танки противника. Так что будь осторожен. Не горячись!

— Понял. От вокзала не ударят нам во фланг? Вон, видите, — скверик...

— Ты прав! Но там соседи, тридцатьчетверки. На всякий случай все же один танк оставь, прикрыть перекресток. И еще раз прошу: дальше этого рубежа не двигайся. Жди Гатиятулина. Не обижайся, капитан! Но — я тебя знаю. Не горячись.

— Есть! Я не обижаюсь.