башен. Из центра города сквозь сухой жар огня как будто свистел ледяной сквозняк.

Сколько рек и болот довелось нам форсировать за годы войны! Даже морские проливы. Военные приказы именовали их «водные преграды»... И вот перед нами последняя из «водных преград» Великой Отечественной — Ландвер-канал!

Полку предстоит форсировать его с боем уже второй раз: первый раз это было в восточном районе Берлина, Нейкельне.

Но теперь задача значительно труднее. Из разведданных и показаний пленных, а сейчас и по личным наблюдениям мы уже знали: тут передний край центрального оборонительного участка Берлина, участка «Зет», как обозначали сами немцы.

Знали и о том, что Гитлер присвоил этому «Зету» статут «Цитадели» — крепости. В центре ее находятся министерства, Главное управление безопасности, основной железнодорожный узел, имперская канцелярия (рейхсканцелярия) и рейхстаг.

Неудивительно, что сопротивление фашистов здесь резко возросло, и форсировать канал с ходу не удалось даже нашим пронырам-разведчикам.

Вместе с командирами из 35-й гвардейской стрелковой дивизии лежим на чердаке большого дома и через пролом изучаем впереди лежащий участок.

Вся местность перед каналом интенсивно простреливалась многоярусным огнем противника с северного берега. Били пушки, минометы, строчили «швейные машинки» — пулеметы «МГ». Появились и шестиствольные минометы. Они были установлены в Тиргартенпарке, очереди их выстрелов были отчетливо слышны. Воздух распиливало завывание мин, летящих друг за другом: «И-и-ууу! И-и-ууу! И-и-ууу! И-и-ууу! И-и-ууу! И-и-ууу!!!» Мины рвались с тяжелым грохотом: «У-ух! У-ух! У-ух! У-ух! У-ух! У-ух!» До сих пор с шестиствольными «Ванюшами» мы в берлинских уличных боях не встречались. Оружие это было грозное, вроде наших «Катюш»; минометные очереди рушили целые дома. По характеру огня было ясно, что стреляет несколько батарей «Ванюш».

Немцы не давали никому даже показаться на набережной: сразу же в это место устремляли поток огня. Особенно яростно набрасывались на наши танки, притом по танкам они били тоже из танков или самоходок.

Ландвер-канал сравнительно узок, нам приходилось форсировать куда более широкие водные преграды. Но берега канала, почти отвесные, были одеты в гранит.

— М-да-а! — произнес комдив Смолин. — Что будем делать?

Мы молчали, сами еще не зная, как форсировать этот чертов канал...

— Наш-то берег можно подорвать, — не очень уверенно сказал полковник Казаков, командир 102-го стрелкового полка.

— Наш можно. А противоположный? Хоть один твой пехотинец поднимется из воды по такой стене? А танки? Без танков пехота не пойдет.

На стене чердака подрагивал солнечный зайчик. Все следили за ним, молчали. Кусочек наивной светлой жизни... Смолин тоже поднял голову, щеки его дрогнули. Перебросил папиросу из одного угла рта в другой, сердито крякнул.

— Так что будем делать, полководцы? Вот ты, танкист. Сможешь из своих пушек разбить набережную? Чтобы можно было хоть на тот берег вскарабкаться. На нашем солдатики сами спрыгнут в воду. А вот там!..

— Разбить — разобью! Залпами. Но сколько для этого нужно боеприпасов и времени?

— Сколько у тебя снарядов?

— Снарядов? Один «БэКа».

— «БэКа»! Говори определенно!

— По двадцать восемь снарядов на танке. И еще один боекомплект в полковом транспорте. На колесах.

— Всего-то? На сколько же их хватает?

— Да уж по воробьям не стреляем! Это же 122-миллиметровые. Выбираем цели. Вы видели нашу работу.

— Это да! Видели!

— Остается одно, — сказал полковник — начальник штаба. — Мосты!

Все мы их видели. Два моста через Ландвер-канал. Над тем, что подальше, Бендлерским, — эстакада надземной дороги, опоры которой, перешагнув канал, уводят надземку круто вправо — к районам Лихтенберг и Фридрихсфельде. Между мостами на том берегу виднелась уцелевшая ажурная арка входа в метро.

— Теряем время, и от Чуйкова достанется! — снова сердито сказал начальник штаба дивизии. — Миндлин со своим полком задачу получил?! Пусть выполняет! Какие могут быть разговоры?

— Я ему ставил задачу по карте. Знаете: гладко было на бумаге... А тут видите, какой овражек! — Смолин кивнул в сторону канала. — Смогут ли танкисты захватить эти мосты? Тем более им, выйдя на набережную, надо круто разворачиваться и подставлять под огонь свои борта. Це треба обмозгуваты, как говорят украинцы! — Он минуту помолчал, потом обратился к командиру 102-го полка: — Полковник Казаков возьмешь мосты?

— Под таким огнем? Взять — возьмем, товарищ комдив, но ребят погубим много!

— Тоже правильно. Хлопцев жаль, война-то закругляется.

И снова все глядят на меня.

— Ну, гвардии подполковник, твое слово.

И что смотрит комдив? Мне что, не жалко своих танкистов?! Но понимаю: пехоте без танков за канал не прорваться. Надо рисковать!

— Что могу сказать? Приглашения на тот берег от фашистов не дождемся. Надо атаковать!

Я сказал это через силу. В глазах комдива уловил и признательность, и тревогу, и сомнение.

— Я тебе не приказываю! Прошу, друг! А мы тебя прикроем огоньком. Прикроем, начальник артиллерии?

— Прикроем! Можете не сомневаться! — решительно сказал тот и добавил: — Боеприпасов не пожалеем!

— Тогда решено: твой полк захватывает мосты. Остальное знаешь. Командирам 101-го и 102-го стрелковых полков наступать сразу за танками. Смотрите, товарищи командиры, чтобы в подвалы не забиваться! Ясно? Тебе, подполковник, ясно?

— Все ясно! И есть просьба.

— Говори, полковник, — Смолин засмеялся. — Видишь, я тебя уже в полковники произвел. Хороший признак. Будешь самым молодым полковником. У нас они, видишь, все уже солидные дядьки.

— При чем тут возраст? 

Смолин задел мое больное место.

— Ладно, не обижайся. Какая просьба?

— Поставьте по берегу канала дымовую завесу.

— О! Идея! — сказал он — с интересом. — Только как я тебе ее поставлю, а? Дымовыми шашками могу помочь, это да. Сам и поставишь.

— Спасение утопающих...

— ...Дело рук самих утопающих? Знаю. Не обижайся, но чего не могу, так не могу. Сколько тебе надо времени на подготовку и задымление?

— Часа полтора-два.

— Ты что?! Даю час. Больше не имею права: приказ командарма!

— Есть!

— Атака через час. Где твой НП будет?

— Пока поставим дымы, будет здесь, на чердаке.

— Добро! Тогда пускай наша линия связи остается у тебя... Ну, с богом, как говорили предки. — Смолин крепко пожал мне руку. И, уже подходя к лестнице, спросил: — Все-таки, между нами, скажи, сколько будущему полковнику лет. Двадцать три?

— Ну, что вы! — Я чуть не задохнулся от обиды. — Двадцать пять!