отдельные виды. Они – «кольцевой вид». Вы признаете их как отдельные виды, только если возьмете образцы на юге. Однако если Вы двинетесь на север, они постепенно превращаются друг в друга. Зоологи обычно следуют примеру Стеббенса и размещают их всех в один и тот же вид, Ensatina eschscholtzii, но присваивают им ряд названий подвидов. Стартовав далеко на юге с Ensatina eschscholtzii eschscholtzii, одноцветной коричневой формы, мы продвигаемся западной стороной долины через Ensatina eschscholtzii xanthoptica и Ensatina eschscholtzii oregonensis, которые, как подсказывают их названия, также встречаются дальше на север в Орегоне и Вашингтоне. В северном конце Центральной долины Калифорнии обитает Ensatina eschscholtzii picta, полупятнистая форма, упоминавшаяся ранее. Идя дальше по кольцу на юг по восточной стороне долины, мы движемся через Ensatina eschscholtzii platensis, которые немного более пятнисты, чем picta, затем Ensatina eschscholtzii croceater, пока не достигнем Ensatina eschscholtzii klauberi (очень пятнистая форма, которую мы ранее назвали Ensatina klauberi, когда полагали, что это отдельной вид).
Стеббинс полагает, что предки Ensatina достигли северного края Центральной долины и эволюционировали постепенно на юг по обеим сторонам долины, отклоняясь по мере продвижения. Альтернативная возможность состоит в том, что они начали на юге как, скажем, Ensatina eschscholtzii eschscholtzii, затем эволюционировали по пути на север по западной стороне долины, вокруг вершины и на юг, с другой стороны, закончив как Ensatina eschscholtzii klauberi на другом конце кольца. Какой бы ни была история, сегодня мы имеем скрещивание повсюду вокруг кольца, кроме того места, где оба конца линий встречаются, на дальнем юге Калифорнии.
Как затруднение, кажется, что Центральная долина – не сплошной барьер для генного потока. Иногда саламандры, похоже, преодолевали его, поскольку есть популяции, например xanthoptica, один из западных подвидов на восточной стороне долины, скрещивающиеся с восточными подвидами, platensis. Еще одно затруднение состоит в том, что существует маленький разрыв возле южного конца кольца, где, кажется, нет никаких саламандр вообще. По-видимому, они прежде были там, но вымерли. Или, возможно, они все еще там, но не были найдены: я говорил, что горы в этой области изрезанны и сложны для поисков. Кольцо запутанно, однако, кольцо непрерывного генного потока – преобладающая модель для этого вида, как и в знаменитом случае с серебристой чайкой и малой морской чайкой вокруг Северного полярного круга.
В Великобритании серебристая чайка и малая морская чайка – ясно отличимые виды. Любой может их различить, наиболее легко по цвету задней части крыла. У серебристых чаек задние части крыльев серебристо-серые, а у малой морской чайки – темно серые, почти черные. Ближе к сути, сами птицы также могут выделять различия, поскольку они не скрещиваются, хотя они часто встречаются и иногда даже размножаются рядом друг с другом в смешанных колониях. Зоологи поэтому чувствуют себя полностью оправданными, предоставляя им различные названия, Larus argentatus и Larus fusais.
Но теперь – интересное наблюдение и главное подобие с саламандрами. Если Вы последуете за популяцией серебристых чаек на запад к Северной Америке, затем вокруг света через Сибирь и назад в Европу, Вы заметите любопытный факт. «Серебристые чайки», когда Вы перемещаетесь вокруг полюса, постепенно становятся всё меньше и меньше похожими на серебристых чаек и все больше – на малых морских чаек, пока не оказывается, что наши западноевропейские малые морские чайки фактически – другой конец кольцевого ряда, который начался с серебристых чаек. На каждом отрезке вокруг кольца птицы достаточно подобны своим непосредственным соседям в кольце, чтобы скрещиваться с ними. До тех пор, пока не достигнут конец ряда, и кольцо смыкается. Серебристая чайка и малая морская чайка в Европе никогда не скрещиваются, хотя они связаны непрерывным рядом скрещивающихся коллег на всем протяжении вокруг света.
Кольцевые виды, такие как саламандры и чайки, всего лишь показывают нам в пространственном измерении то, что должно всегда случаться на протяжении времени. Предположим, что мы, люди, и шимпанзе, были кольцевым видом. Это могло случиться: кольцо, возможно, продвигалось с одной стороны Восточно-Африканской зоны разломов и с другой стороны на юг как два совершенно отдельных вида, сосуществующие на южном конце кольца, но с непрерывным рядом межрасового скрещивания на всем протяжении, взад и вперед, по кругу до другого конца. Если бы это было так, что изменилось бы в нашем отношении к другим видам? И к видимой дискретности вообще?
Многие из наших правовых и этических принципов зависят от разделения между Homo sapiens и всеми другими видами. Из тех людей, которые расценивают аборт как грех, включая меньшинство, доходящее до убийства врачей и взрывов клиник для абортов, многие – бездумные мясоеды, не заботящиеся о шимпанзе, заключаемых в тюрьму в зоопарках и приносимых в жертву в лабораториях. Может быть, они лишний раз задумались бы, если мы могли бы отметить живой ряд промежуточных звеньев между нами и шимпанзе, связанный неразрывной цепью межрасовых производителей, как калифорнийские саламандры? Конечно, они задумались бы. Ведь это – простая случайность, что все промежуточные звенья оказались мертвы. Лишь из-за этой случайности мы можем спокойно и легко вообразить огромную пропасть между нашими двумя видами – или между любыми двумя видами, если на то пошло.
Я ранее рассказывал случай с озадаченным адвокатом, который задавал мне вопросы после общественной лекции. Он использовал всю свою юридическую сообразительность, чтобы опереться на следующий милый тезис. Если вид A эволюционирует в вид Б, рассуждал он старательно, то должен наступить момент, когда ребенок принадлежит к новому виду Б, но его родители все еще принадлежат к старому виду A. Члены различных видов не могут, по определению, скреститься друг с другом, однако, безусловно, ребенок не мог быть столь различным со своими родителями, чтобы быть неспособным к межвидовому скрещиванию с их видом. Разве это – завершил он, потрясая своим метафорическим пальцем особым образом, как это делают только адвокаты, по крайней мере, в судебных драмах – не подрывает всю идею об эволюции?
Это похоже на высказывание: «Когда Вы нагреваете чайник с холодной водой, нет никакого особого момента, когда вода прекращает быть холодной и становится горячей, поэтому невозможно сделать чашку чая». Так как я всегда пытаюсь повернуть вопросы в конструктивном направлении, я рассказал моему адвокату о серебристых чайках, и думаю, что он заинтересовался. Он настаивал на том, чтобы определять особей конкретно в тот или другой вид. Он не учитывал возможность, что особь могла бы стоять на полпути между двумя видами или на одной десятой пути от вида A до вида Б. Точно такая же ограниченность мысли сводит на нет бесконечные дебаты о том, когда точно в развитии эмбриона он становится человеком (и когда, подразумевается, аборт должен быть расценен как аналог убийства). Бесполезно говорить этим людям, что, в зависимости от человеческих особенностей, которые Вас интересуют, плод может быть «половиной человека» или «сотой долей человека». «Человек», по авторитетному, абсолютистскому мнению, похож на «алмаз». Нет ничего, лежащего на полпути. Абсолютистские взгляды могут быть опасными. Они вызывают реальное страдание, человеческое страдание. Это – то, что я называю тиранией дискретного мышления, и это принуждает меня излагать мораль «Рассказа Саламандры».
Для определенных целей названия и дискретные категории – именно то, что нам нужно. Действительно, адвокаты нуждаются в них все время. Детям не разрешено водить машину; только взрослым. Закон должен провести черту, например семнадцатый день рождения. Показательно, страховые компании имеют совсем другое мнение о надлежащем пороговом возрасте.
Некоторые дискретности реальны по любым стандартам. Вы – человек, а я – другой человек, и наши имена – дискретные ярлыки, которые правильно означают нашу обособленность. Угарный газ действительно отличен от углекислого газа. Нет никакого наложения. Молекула состоит из углерода и одного атома кислорода или углерода и двух атомов кислорода. Ни у одного нет углерода и 1,5 атомов кислорода. Один газ является смертельно ядовитым, другой необходим растениям, чтобы создавать органические вещества, от которых все мы зависим. Золото действительно отличается от серебра. Алмазные кристаллы действительно отличаются от кристаллов графита. Оба сделаны из углерода, но атомы углерода в природе располагаются двумя весьма различными способами. Нет никаких промежуточных вариантов.
Но дискретность часто далеко не столь очевидна. Моя газета содержала следующую заметку во время недавней эпидемии гриппа. Действительно ли это была эпидемия? Этот вопрос был темой статьи.
