Мы можем подвести подобного рода итог для другой адаптации. Эхолокация – прием, который заключается в испускании звукового импульса и навигации благодаря точному расчету времени эха – была развита, по крайней мере, четыре раза: у летучих мышей, зубатых китов, гуахаро и пещерных стрижей- саланганов. Не так много раз, как глаза, но все же достаточно часто, чтобы заставить нас считать не слишком маловероятным, что при благоприятных условиях она разовьется. Весьма вероятно, также, что перезапуски эволюции открыли бы вновь одни и те же характерные принципы: одни и те же приемы для того, чтобы противостоять трудностям. Снова же, я не буду повторять свои объяснения из предыдущей книги (В данном случае «Слепой часовщик».), но просто подведу итог того, что мы могли бы предсказать для перезапусков эволюции. Эхолокация должна неоднократно развиваться, используя очень высокочастотные крики (для лучшего обнаружения деталей, чем низкочастотные). Крики, по крайней мере, у некоторых видов, вероятно, будут частотно-модулируемыми, резко понижающимися или повышающимися по тону в течение каждого крика (точность повысилась, потому что начало каждого эха отличается от заключительной части своим тоном). Вычислительный аппарат, используемый, чтобы проанализировать эхо, будет делать очень хорошие (подсознательные) расчеты, основанные на доплеровских изменениях в частоте эха, поскольку эффект Доплера, конечно, повсеместно присутствует на любой планете, где есть звук, и летучие мыши изощренно его применяют.

Откуда мы знаем, что такие вещи как глаз или эхолокация развивались независимо? Глядя на генеалогическое дерево. Родственники гуахаро и пещерных стрижей-саланганов не используют эхолокацию. Гуахаро и пещерные стрижи-саланганы по отдельности освоили жизнь в пещерах. Мы знаем, что они развили эту технику независимо от летучих мышей и китов, так как никто другой в окружающем генеалогическом дереве этого не делает. Различные группы летучих мышей, возможно, независимо многократно развивали эхолокацию. Мы не знаем, сколько раз еще развивалась эхолокация. Некоторые землеройки и тюлени обладают элементарной формой этого искусства (а также некоторые слепые люди). Обладали ли им птеродактили? С тех пор хорошие средства к существованию приносили ночные полеты, и так как летучих мышей в те дни вокруг не было, это весьма возможно. То же самое справедливо для ихтиозавров. Они выглядели в точности как дельфины и, по-видимому, вели схожий образ жизни. Так как дельфины интенсивно используют эхолокацию, разумно задаться вопросом, применяли ли ее также ихтиозавры во времена, предшествующие дельфинам. Нет никаких прямых свидетельств, и мы должны оставаться непредубежденными. Один довод против: у ихтиозавров были необычно большие глаза – одна из их самых заметных особенностей – и это может подсказывать, что они полагались на зрение вместо эхолокации. У дельфинов глаза относительно маленькие, и одна из их самых заметных особенностей, округлая шишка или «дыня» выше клюва, действует как акустическая «линза», сосредотачивая звук в узкий луч, фокусируя его перед животным, как прожектор.

Как любой зоолог, я могу рассматривать свою ментальную базу данных животного мира и придумать предполагаемый ответ на вопросы следующего рода: «Сколько раз X был независимо развит?» Можно было бы сделать хорошую научно-исследовательскую работу, сделав подсчет более систематичным. По-видимому, некоторые Xs дадут ответ, что возникли «много раз», как в случае с глазами, или «несколько раз», как в случае с эхолокацией. Другие «только однажды» или даже «никогда», хотя я должен сказать, что удивительно трудно найти их примеры. И различия могли быть интересными. Я подозреваю, что мы обнаружили бы определенные потенциальные эволюционные тропы, по которым «стремится» следовать жизнь. Другие тропы имеют большее «сопротивление». В «Восхождении на пик Невероятности» я развивал аналогию огромного музея всей жизни, и реальной и мыслимой, с коридорами, уходящими во многих измерениях и представляющими эволюционные изменения, снова же, и реальные и мыслимые. Некоторые из этих коридоров были широко открытыми, почти манящими. Другие преграждались барьерами, которые было трудно, или даже невозможно, преодолеть. Эволюция неоднократно проносится по легким коридорам и только иногда, и неожиданно, перепрыгивает один из трудных барьеров. Я возвращусь к идее стремления и «нежелания» эволюционировать, когда буду обсуждать «эволюцию самой эволюции».

Давайте теперь быстро пройдемся еще по некоторым примерам, где стоило бы делать систематический подсчет того, сколько раз развился X. Ядовитое жало (вводящее яд подкожно через остроконечную трубку) развилось, по крайней мере, десять раз независимо: у медуз и их родственников, у пауков, скорпионов, многоножек, насекомых (У пчел, ос и муравьев жало – измененная яйцекладущая трубка, и жалят только самки.), моллюсков (конусы), змей, группы акул (скаты), костистых рыб (бородавчатка), млекопитающих (самец утконоса) и растений (крапива двудомная). Держу пари, что яд, включая подкожную инъекцию, развился бы в перезапусках.

Издавание звука в социальных целях развилось независимо у птиц, млекопитающих, сверчков и кузнечиков, цикад, рыб и лягушек. Электролокация, использование слабых электрических полей для навигации, развилось несколько раз, как мы видели в «Рассказе Утконоса». А так же – вероятно, в дальнейшем – и использование электрических токов в качестве оружия. Физика электричества одинакова во всех мирах, и мы с некоторой уверенностью могли бы сделать ставку на повторное развитие существ, которые используют электричество и в навигационных и агрессивных целях.

Истинный маховый полет, в противоположность пассивному планированию или парашютированию, кажется, развился четыре раза: у насекомых, птерозавров, летучих мышей и птиц. Парашютирование и планирование различных видов развились множество раз, возможно сотни раз независимо, и они вполне могут быть эволюционными предшественниками настоящего полета. Примерами служат ящерицы, лягушки, змеи, «летающие» рыбы, кальмары, шестокрылы, сумчатые и грызуны (дважды). Я бы поставил много денег на планеристов, появляющихся в перезапусках Кауфмана, и разумную сумму на истинных маховых летунов.

Реактивное движение, возможно, развилось дважды. Головоногие моллюски делают это, в случае с кальмарами – с высокой скоростью. Другим примером, который я могу вспомнить, является также моллюск, но не быстрый. Гребешки в основном живут на морском дне, но иногда они плавают. Они ритмично открывают и закрывают свои две раковины, как пару щелкающих кастаньет. Вы могли бы подумать (я тоже), что это толкало бы их «назад», в направлении, противоположном щелканию. Фактически они двигаются «вперед», как если бы прогрызали себе путь в воде. Как это может быть? Ответ заключается в том, что щелкающие движения прокачивают воду через пару отверстий позади замка раковины. Эти два реактивных двигателя толкают животное «вперед». Эффект настолько алогичный, что является почти смешным.

Как насчет вещей, которые развились только однажды или ни разу? Как мы узнали из «Рассказа Ризобия», колесо, в истинным, свободно вращающемся значении, кажется, развилось только однажды, у бактерий, прежде чем было, наконец, изобретено в технологии людей. Язык также, очевидно, развился только у нас: то есть, по крайней мере, в 40 раз реже, чем глаза. Удивительно трудно размышлять о «хороших идеях», которые развились только однажды.