Я задал сложную задачу своему Оксфордскому коллеге, энтомологу и натуралисту Джорджу МакГэвину (George McGavin), и он придумал хороший список, но все еще короткий по сравнению со списком вещей, которые развились много раз. Жуки бомбардиры рода Brachinus по опыту д-ра МакГэвина уникальны в смешивании химикатов для взрыва. Компоненты создаются и содержатся в отдельных (разумеется!) железах. Когда угрожает опасность, они впрыскиваются в камеру в задней части жука, где взрываются, выпуская отравляющую (едкую и кипящую) жидкость через направленную форсунку во врага. Случай известен креационистам, которые его любят. Они думают, что явно невозможно развиваться постепенными этапами, потому что промежуточные стадии все взорвались бы (Я любил демонстрировать ошибочность этого аргумента во время моих Королевских рождественских лекций для детей, показанных по телевидению Би-би-си в 1991 году. Примеряя шлем времен Второй Мировой войны, и предлагая возбужденным членам аудитории отойти, я смешивал гидрохинон и перекись водорода, два взрывчатых компонента бомбардира. Ничего не происходило. Они даже не нагревались. Взрыв требует катализатора. Я поднимал концентрацию катализатора постепенно, чем неуклонно увеличивал опасный свист до убедительной кульминации. В природе жук обеспечивает катализатор, и не имел бы никаких препятствий для постепенного и благополучного увеличения дозы за время эволюции.).

Следующая в списке в МакГэвина – рыба-стрелок семейства Toxotidae, которая может быть уникальной в стрельбе, сбивая добычу на расстоянии. Она подплывает к поверхности и плюет набранной в рот водой в сидящего насекомого, сбивает его в воду, где и поедает. Другим возможным кандидатом на роль «сбивающего» хищника мог бы быть муравьиный лев. Муравьиные львы – личинки насекомого отряда Neuroptera. Как и многие личинки, они не похожи на взрослых. Со своими огромными челюстями они были бы хорошим кандидатами на роль в фильме ужасов. Каждый муравьиный лев скрывается в песке чуть ниже поверхности в основании конической ямы-ловушки, которую он роет самостоятельно. Он роет, энергично откидывая песок наружу от центра – это вызывает маленькие оползни краев ямы, и законы физики делают остальное, аккуратно формируя конус. Добыча, обычно муравьи, падает в яму и скатывается с крутых краев в челюсти муравьиного льва. Возможное подобие рыбе-стрелку заключается в том, что добыча падает не только пассивно. Она иногда сбивается в яму крупинками песка. Песчинки, однако, не столь нацелены, как плевки рыбы-стрелка, наводимые с сокрушительной точностью сфокусированными бинокулярными глазами.

Шипящие пауки семейства Scytodidae тоже немного необычны. Не имея быстроты пауков-волков и не ставя сети, шипящий паук выбрасывает с некоторого расстояния на свою добычу ядовитый клей, прижимая ее к земле, пока не придет и не искусает ее до смерти. Это отличается от техники сбивания добычи рыбы- стрелка. Различные животные, например плюющиеся ядом кобры, плюются для защиты, а не для того, чтобы поймать добычу. Пауки боладоры, Mastophora, также необычны, и являются, вероятно, другим уникальным случаем. Они, можно сказать, бросают в добычу снаряд (мотыльков привлекает фальшивый половой аромат самок, который синтезирует паук). Но снаряд, маленький шарик шелка, присоединен к шелковой нити, которую паук вращает подобно лассо (или бола) и наматывает (Хамелеоны, можно сказать, плюют в добычу снарядами. Снаряд – значительное утолщение на конце языка, и (намного более тонкий) остальной язык немного похож на веревку, которой возвращается гарпун. В техническом отношении, кончик языка является баллистическим, что означает, что его свободно мечут, в отличие от кончика Вашего языка. Впрочем, хамелеоны не уникальны в этом отношении. Некоторые саламандры также баллистически метают кончик языка в добычу, и их снаряд (но не хамелеона) содержит в себе часть скелета. Он запускается как косточка арбуза, сжатая между Вашими пальцами.).

Прекрасен следующий кандидат МакГэвина на эволюционную уникальность. Это – водяной паук, Argyroneta aquatica. Эти пауки живут и охотятся полностью под водой, но, как дельфины, дюгони, черепахи, пресноводные улитки и другие наземные животные, которые возвратились в воду, им нужно вдыхать воздух. В отличие от всех других изгнанников, Argyroneta, однако, строит свой собственный водолазный колокол. Он прядет его из шелка (шелк – универсальное решение любой проблемы паука), прикрепляя к подводному растению. Паук идет на поверхность, чтобы набрать воздуха, который он носит таким же образом, как некоторые водяные клопы, в оболочке, окруженной волосами тела. Но в отличие от клопов, которые только носят везде за собой воздух, подобно баллону акваланга, паук носит воздух в своем водолазном колоколе и избавляется от него, чтобы пополнить запас. Паук сидит в этом водолазном колоколе, высматривая добычу, и там он ее хранит и поедает.

Но победителем среди примеров уникальности Джорджа МакГэвина является личинка африканского слепня по имени Tabanus. Как и ожидалось, в Африке лужи воды, в которой личинки живут и питаются, в конечном счете, высыхают. Каждая личинка зарывается в грязь и окукливается. Взрослая муха появляется из затвердевшей грязи и летит, питаясь кровью, чтобы, в конечном счете, закончить цикл, откладывая яйца в лужах воды, когда возвращаются дожди. Зарытая личинка уязвима для предсказуемой угрозы. Когда грязь подсыхает, она раскалывается, и есть риск, что трещина пройдет прямо через убежище личинки. Теоретически она имела бы возможность спастись, если бы могла так или иначе создать путь для любой трещины, которая приближается к ней, пуская ее вместо этого в обход. И личинка действительно добивается этого поистине замечательным и, вероятно, уникальным способом. Прежде чем зарыться в своей собственной камере окукливания, она сначала протискивается в грязь вниз по спирали. Затем она протискивается назад на поверхность по противоположной спирали. Наконец она ныряет в грязь прямо вниз по центру между этими двумя спиралями, и это – ее место отдыха в тяжелые времена до возвращения воды. Теперь Вы видите, что это означает? Личинка заключена в грязевый цилиндр, круговая граница которого была ослаблена заранее предварительным рытьем по спирали. Это означает, что, когда трещина вьется через сохнущую грязь, если она поражает край цилиндрического столбика, вместо того, чтобы прорезаться прямо через середину, она идет криволинейным обходным путем вокруг края цилиндра, и личинка спасена. Это похоже на перфорацию вокруг почтовой марки, которая останавливает разрывы, идущие через марку. Доктор МакГэвин полагает, что этот изобретательный прием буквально уникален для данного рода слепней.

Но существуют ли какие-нибудь хорошие идеи, которые никогда не развились под влиянием естественного отбора? Насколько я знаю, ни одно животное на этой планете никогда не развивало орган для передачи или приема радиоволн для дальней коммуникации. Другим примером является использование огня. Человеческий опыт показывает, насколько полезным он может быть. Есть некоторые растения, чьим семенам нужен огонь, чтобы прорасти, но я не думаю, что они используют его так же, как, например, электрические угри используют электричество. Использование металла в целях формирования скелета – другой пример хорошей идеи, которая никогда не развивалась, за исключением человеческих артефактов. По-видимому, ее трудно осуществить без огня.

Подобного рода сравнительные упражнения, подсчитывающие, что развивается часто, а что редко, когда мы делаем их наряду с географическими сравнениями, обсужденными ранее, могли бы позволить нам предсказать обстоятельства жизни вне этой планеты, так же как предположить вероятный результат мысленного эксперимента по перезапускам эволюции в стиле Кауфмана. Мы, безусловно, ожидаем глаза, уши, крылья и электрические органы, но, возможно, не взрывы жука бомбардира или водяные пули рыбы- стрелка.

Те биологи, которые, можно сказать, взяли на себя инициативу покойного Стивена Джея Гулда, расценивают всю эволюцию, включая послекембрийскую, как полностью случайную – удачу, которая вряд ли может быть повторена в перезапусках Кауфмана. Назвав это «перемоткой ленты эволюции», Гулд независимо развил мысленный эксперимент Кауфмана. Вероятность возникновения чего-либо отдаленно похожего на человека при втором запуске широко признана как исчезающе маленькая, и Гулд это убедительно выразил в «Замечательной жизни». Именно эта ортодоксальность привела меня к обдуманному самоотречению в моей вступительной главе; фактически заставила меня предпринять путешествие в прошлое и теперь вынуждает оставить своих странствующих компаньонов в Кентербери и вернуться в одиночестве. И все же... Я долго задавался вопросом, не могла ли грозная ортодоксия случайности зайти слишком далеко. Мой обзор «Полного дома» Гулда (перепечатанный в «Служителе дьявола») защищал непопулярную идею прогресса в эволюции: не прогресса в сторону человека – Дарвин упаси! – но прогресса в направлениях, которые, по крайней мере, достаточно предсказуемы, чтобы