И пошла домой одна. Ей вдруг стало тяжело переносить свое одиночество. Но как только за ней захлопнулась массивная дубовая входная дверь, Элен почувствовала, что по ее спине пробежали мурашки. Она еще не успела ничего разглядеть в полутемном коридоре, но явственно ощутила напряжение, витавшее в воздухе. Впереди что-то шевельнулось… Пэнси стояла под галереей, словно призрак. В темном пальто и берете, прикрывавшем ее пепельные волосы, она была еще больше похожа на мальчика. В одной руке Пэнси держала шикарный кожаный чемодан, другую сжимала в кулачок. Лицо ее было повернуто кверху.

Элен проследила за ее взглядом.

Наверху стояла, перегнувшись через резные перила, Хлоя.

Соперницы долго, очень долго смотрели друг на друга.

Затем Хлоя Тихо спросила:

– Почему ты хотя бы мне не сказала? Ты ведь уходишь к Стефану, да?

Пэнси еще крепче сжала свой беленький кулак.

– Я должна быть с ним, Хлоя. Ведь это все равно лучше, чем привести его сюда, не так ли?

Хлоя опустила голову и рыжие волосы упали ей на лицо, словно занавес.

– Хлоя, – торопливо проговорила Пэнси, – я ничего не могу тут поделать. Совсем ничего. Не надо меня ненавидеть. Даже если ты не в состоянии простить меня.

Ответа не последовало. Пэнси отвернулась и промчалась мимо Элен, словно той вообще не было. В дом резко ворвалась струя холодного воздуха, и Пэнси исчезла в темноте.

Когда Элен подняла глаза, она увидела, что Хлоя уже уходит с галереи. В тишине не раздавалось ни звука, слышно было только, как шаркают по голому дубовому полу ее шлепанцы.

Как и предсказывал Том, они нянчились – согласно предусмотренной системе – с Оливером день и ночь, пока продолжались спектакли.

Каждый вечер Дарси отвозил его в Мер. Оливер ворчал, что у Дарси непрезентабельная машина, и требовал, чтобы они сломя голову мчались в его черном «ягуаре» по темному загородному шоссе. Дарси рассказывал Элен, что, доехав до дому, они часами играли в шахматы. Оливер напивался до беспамятства, пока не валился с ног и не засыпал. Он забывался тяжелым сном и спал почти до полудня. Дарси же, как всегда, поднимался ни свет ни заря и, зевая, обходил свои владения. Проснувшись, Оливер ехал обратно в Оксфорд, Элен уговаривала его что-нибудь съесть и коротала с ним эти быстротечные, солнечные дни.

Оливер то вел себя кротко, то раздражался, то он уже смирился с необходимостью и дальше играть роль Орландо. Пил он по-прежнему много, но Элен считала, что это его поддерживает в форме. А когда его апатия внезапно сменялась яростным неприятием Оксфорда, спектакля и ее самой, Элен понимала, что он принимает и кое-что еще. А порой, когда Оливер стряхивал с себя циничное легкомыслие, они беседовали, и Элен видела, что он боится и ненавидит все, чему другие люди завидовали. И вспоминала, как когда-то ей показалось, что за блестящей внешностью Оливера скрывается чувствительная душа, и как она влюбилась в его двойника. Новый Оливер был ближе тому, о котором она мечтала, но он оказался сложнее и гораздо уязвимее придуманного Оливера.

Ее новое чувство не имело ничего общего с той, давней, романтической любовью, причинившей ей столько страданий. Но оно было не менее сильным. В нем были безграничная преданность, желание защитить и жгучая, постоянно растущая тревога.

Чувства Оливера тоже, очевидно, изменились. Однажды, когда они сидели в его комнате, глядя, как золотистый свет за окном постепенно сереет, Оливер посмотрел на нее и сказал:

– Мы, наверное, не будем с тобой так сидеть, когда спектакли закончатся и ты меня приведешь к Харту целым и невредимым в последний вечер?

– Почему не будем? – спокойно спросила Элен, глядя Оливеру в глаза.

– Я никого так хорошо не знаю, как тебя, – сказал ей тогда Оливер. – До чего же мы одиноки! Смешно, правда?

А в другой раз он пробормотал, словно разговаривая сам с собой:

– Дарси даже не подозревает, как ему повезло. А может, и подозревает…

Элен ничего ему не ответила.

Вечерами Оливером занимался Том. Он долго отшлифовывал его роль, умело сочетая суровость и похвалу. Элен же сидела в это время за своим письменным столом и пыталась наверстать упущенное.

И вот наконец наступил последний спектакль…

По традиции в этот вечер устраивался банкет для всех, кто так или иначе участвовал в постановке. Том воспринял это с энтузиазмом. Он упорно приглашал на банкет Дарси и Элен.

– Если бы не вы, мы бы ничего не сыграли после премьеры. Или же мне пришлось бы выйти на сцену и читать за Оливера его реплики. А это была бы катастрофа, – Том одарил их ослепительной улыбкой, так редко появлявшейся на его лице. – Я ведь отличный режиссер, но совсем никудышный актер. Так что приходите, пожалуйста! Оба.

К некоторому удивлению Элен, Дарси согласился. И предложил ей еще раз посмотреть спектакль.

Он заехал за ней в Фоллиз-Хаус, на сей раз его волосы были приглажены, Дарси нарядился в бархатный пиджак, который вполне прилично смотрелся бы и на самом Оливере, с кокетливым галстуком-бабочкой, и это ему очень шло.

– Дарси! – рассмеялась Элен. – Вы меня смущаете. Не забывайте, мы же идем на театральный банкет.

Дарси был счастлив, что Элен его поцеловала, и на какое-то мгновение блаженно застыл, держа ее в