– И выгнал ее из дому, представляете, Любовь Осиповна?

В этом месте своего рассказа Марья Никитишна сделала большие глаза, но Любовь Осиповна, хоть и издала приличествующее случаю бессвязное восклицание, в глубине души нисколько не сочувствовала Настасье Сильвестровне. Она вообще терпеть не могла старух – они достаточно успели досадить ей в жизни.

К дамам, по случаю отменной погоды сидевшим на веранде «Бель-Вю», приблизился рыжебородый Гаврила, хозяин гостиницы, и почтительно осведомился, не нужно ли чего. Вопрос был обращен скорее к вдове судьи, которая платила по счетам, не торгуясь, в то время как Марья Никитишна была известна всему Д. как особа, которая помнит все что угодно, но только не свои долги.

– Гаврила, – заискивающе обратилась к нему старушка, – печенье нам подали ужас какое твердое! Ты бы распорядился, чтобы принесли какое посвежее, что ли…

– Вам бы кашки, Марья Никитишна, а не печенья, – хладнокровно отвечал Гаврила.

Марья Никитишна злобно покосилась на него и высказалась в том духе, что она знала его мать и сестру, и обе были приличные женщины, только Гаврила не понять в кого пошел. Однако хозяин «Бель Вю» даже бровью не повел.

– Никита! Неси-ка счет, голубчик.

– Что за счет? – заволновалась Марья Никитишна, заметив ухмылку на лице полового.

– За кофий и конфеты, которые вы на прошлой неделе у нас стрескали, – отвечал подлец Гаврила. – С вас рубль сорок.

Марья Никитишна вскрикнула, прижала ладошку в митенке[20] к груди, объявила, что ее грабят при всем честном народе, просто режут ее без ножа, что конфеты были невкусные, а в кофе она обнаружила – вы только подумайте! – утопшего таракана.

– Ежели конфеты были такие невкусные, – отвечал Гаврила, которому поощрительная улыбка Любови Осиповны придала смелости, – что ж вы все их съели-то? Да и кофию тоже выпили две чашки, – без зазрения совести добавил он.

Марья Никитишна поднялась на ноги и, дрожа не то от старости, не то от праведного негодования, объявила, что она более ни минуты не останется в этом вертепе. И вообще мать Гаврилы, наверное, переворачивается в гробу, когда видит с небес все происходящее.

– Ну, ежели она вас видит, то, может, и переворачивается, – рассудительно заметил Гаврила.

Марья Никитишна замахнулась на него клюкой и, шипя и клекоча, как змея, которой прищемили хвост, удалилась прочь. По счету она, конечно, так и не заплатила.

– Спасибо тебе, Гаврила, избавил меня наконец от несносной особы, – сказала Любовь Осиповна, томно улыбаясь.

Гаврила поклонился и галантно объявил, что всегда рад исполнить любое ее желание.

– Что-то меня жара совсем разморила… – пожаловалась вдова. – Принеси-ка мне, дружочек, стакан лимонаду и к нему мороженого.

Гаврила сделал знак половому, и тот отправился выполнять заказ. Сам хозяин, завидев новых посетителей, подошел к ним. Это были Сергей Сергеевич Пенковский и его супруга.

– Что прикажете, сударь, и вы, сударыня?

– Ах! Гаврила! – вскричала Ольга Пантелеевна с таким выражением, словно видела его впервые в жизни. – Говорят, у тебя мороженое нынче знатное? Ну так неси, неси, неси!

Она обернулась и только теперь заметила Любовь Осиповну, которая критически разглядывала ее полосатое платье.

– Ах! Любовь Осиповна! Вы получили наше приглашение? Будете на нашем вечере?

– Непременно приходите! – поддержал супругу Сергей Сергеевич, лучась улыбкой. – Кстати, какие у вас новости от Тизенгаузена? Я бы хотел, чтобы он и мое дело взялся вести, – прибавил он.

– Какое дело?

– Да о том векселе. Согласитесь, почему я должен терять такие деньги?

– А вы что, их потеряли? – весьма двусмысленно осведомилась Любовь Осиповна. – Смотрите, Сергей Сергеевич, если дело дойдет до суда, я первая дам показания, что никакого векселя мой муж вам не давал!

Сергей Сергеевич, признаться, несколько переменился в лице после такого заявления, но тут же оправился и стал горячо заверять Любовь Осиповну, что событие то произошло уже после ее, пардон, скоропостижной смерти. Любовь Осиповна слушала его, томно щуря глаза, и только посмеивалась.

На веранде становилось все больше народу. Из своего номера спустился вниз доктор Никандров, появился Петр Иванович, поверенный, а немного позже зашла и Вера Дмитриевна в обществе своего старого дядюшки, отставного военного. Глуховатый дядюшка на все вопросы отвечал только «Да-с» да «Что-с?», но в особых случаях мог расщедриться на восклицания «Эх, нравы!» или краткое, но выразительное «Молодежь!».

– Вера Дмитриевна, голубушка! – вскричала Ольга Пантелеевна с улыбкой. – Вы получили пригласительные билеты? Так сегодня вечером приходите к нам с дядюшкой. Будет весело!

Ольга Пантелеевна улыбалась, потому что, раз Настасью Сильвестровну выставили за дверь, значит, Степан не женится на Вере. Но тут она заметила новую жертву – молодого человека с портфелем, в очках и с глубокомысленным лицом, который стоял внизу, на тротуаре.

– Максим Алексеевич! Как я рада вас видеть! Максим Алексеевич, вы придете к нам на вечер?

Ее муж, услышав эти слова, почему-то не выразил особого восторга.

– Оленька, ты что же, и судебного следователя собираешься пригласить? – сердитым шепотом спросил он. – На кой он нам нужен?

– А вдруг к нам воры влезут, как к Лопуховым? – возразила практичная Оленька. – К кому нам тогда обращаться придется?

Любовь Осиповна нахмурилась. Ей не нравилось, что жена какого-то акцизного чиновника стала вдруг царить здесь, на веранде, и забрасывала окружающих глупыми вопросами и неуместными шутками. Она решила, что надо во что бы то ни стало обратить на себя внимание, и тут весьма кстати в поле ее зрения появился здоровяк с бакенбардами, который как раз в то мгновение довольно сухо раскланивался с судебным следователем.

– Степан Александрович! – воскликнула Любовь Осиповна таким сердечным голосом, как будто только его и ждала все это время. – Не подниметесь к нам? Я так рада вас видеть!

Севастьянов стал отнекиваться, ссылаться на неотложные дела (которых у него, разумеется, не было), но отделаться от вдовы судьи было невозможно, тем более что по надутому лицу Оленьки она уже поняла, что удар достиг цели. Поэтому Любовь Осиповна встретила поднявшегося на веранду скучного здоровяка с широкой улыбкой и усадила его по правую руку от себя.

– Ну, рассказывайте, рассказывайте! – самым сердечным тоном велела она. – Как вы поживали тут без меня?

Степан Александрович замялся, пробормотал, что поживал он хорошо… то есть не то чтобы очень… хотя в целом все же хорошо… и все-таки без Натали ему совсем плохо. Он столько объявлений давал в газеты, чтобы разыскать ее, но беглянка как сквозь землю провалилась. Слушая его, Любовь Осиповна щурила глаза и поглядывала на Оленьку, которая сидела, надувшись, и ковыряла ложечкой мороженое.

– А вы знаете, Степан Александрович, – внезапно промолвила судейская вдова, – вам ведь вовсе не надо было объявления в газеты давать.

– В самом деле? – пробормотал здоровяк, глядя на нее во все глаза.

– Да, – подтвердила Любовь Осиповна. – Достаточно было у меня спросить, к примеру. Потому что я совершенно точно знаю, где находится ваша жена.

И она торжествующе улыбнулась, видя, как бедный Степан Александрович переменился в лице.

– Любовь Осиповна! – Он настолько забылся, что готов был схватить ее за руку. – Умоляю вас всем, что вам дорого… Если вы знаете, где она, – скажите мне!

– Нет, нет, – смеясь, ответила его собеседница. – Только не здесь, тут слишком много посторонних. И потом, это долгая история. Вы будете на вечере у Ольги Пантелеевны?