свежую еду и рассказывала о своем плавании и последних событиях. Капитан обещал сообщить Гдыне- Радио о моих энергетических трудностях и о прекращении связи до Сиднея. Затем стали выяснять мои желания. Я мечтала о керосиновой лампе — через несколько минут она уже ехала на яхту, где два матроса несли вахту. Шлюпка непрерывно сновала между бортом судна и «Кауркой», подвозя то пакеты с продуктами, то свежие фрукты, то жареную курицу и торт — подарок кока. И все продолжали выпытывать, что мне еще нужно. А я хотела только остановить время, чтобы никогда не расставаться с сердечными и добрыми людьми.

Но наступающие сумерки заставили экипажи обоих польских судов распрощаться. Мы договорились встретиться в Сиднее. Капитан Литевский пожелал мне безопасного пути. Это было самое прекрасное пожелание за все время моего путешествия. Я вернулась на «Мазурку», подняла паруса. «Юзеф Выбицкий» дал три длинных гудка и отошел. Ветер по-прежнему был слабый, но на этот раз я была благодарна океану за штиль. При более взволнованном море визит на судно был бы невозможен. Я выставила керосиновую лампу на палубу — она довольно прилично освещала геную. Потом зажгла еще одну лампу в каюте, прикрепив ее на столе. Для чтения света было мало, но у меня, по крайней мере, появилось оправдание, почему я не трогаю свою богатую библиотеку.

Три очередных захода ветра вокруг розы ветров приблизили меня к берегам Австралии. В конце ноября я находилась на широте Брисбена и достигла 159° 48' восточной долготы. Прошли три неглубоких циклона, один — прямо над моей головой. Это было так: в течение целого дня западный ветер все более крепчал и к вечеру надул огромную черную тучу. Стало сильно шквалить, потом завыло, туча перевалилась через мачту, ветер повернулся на 180° и начал слабеть. Мой умный авторулевой спокойно и без паники повернул яхту за ветром. Я тоже сделала поворот и вернулась на нужный курс.

1 декабря яхта вошла в Тасманово море. Слабые северо-восточные ветры соблазнили поставить самые большие паруса. Впрочем, после выхода из Сувы смена парусов при капризах ветра была ежедневным и многократным занятием. Генуи менялись местами с кливерами, грот стоял то с одним рифом, то с двумя, то без рифа. Как-то в течение полудня я сменила паруса девять раз, в том числе семь стакселей. И с умилением вспоминала пассат, позволявший нести стаксели неделями.

3 декабря прошла 30° южной широты и направилась в сторону Порт-Маккуори. Отсюда лоция обещала благоприятный спуск до самого Сиднея вместе с Австралийским течением. На рассвете меня разбудили холод и подозрительная поспешность «Мазурки» — она мчалась в бакштаг под большой генуей со скоростью семь узлов. Небо выглядело удивительно. В холодной голубизне неподвижно стояли тучи словно полупрозрачные глыбы льда, и хотя светило солнце, казалось, что из них сейчас посыплется снег. Высокое давление говорило об антициклоне, но родился он, очевидно, в Антарктиде. Надвигался шторм, вероятно, зимний, так как такого я еще не видала. Тучи тронулись потихоньку с места, давление стало снижаться, ветер усиливаться и поворачиваться на северо-запад. К ночи было уже не меньше «восьмерки», небо полностью очистилось и заискрилось от звезд. Давление продолжало падать. Утром в полупрозрачной дымке взошло красно-рыжее солнце — им можно было пугать яхтсменских детишек. Со стороны Австралии дуло так, словно там работал мощный компрессор, давление по-прежнему снижалось. Но все эти страхи закончились тем, что вечером над моей головой проклокотала образцово-показательная буря с молниями и громом и все стихло. Стало тепло, спокойно, на безоблачном небе засияла щекастая луна.

В такие ночи мне было жаль «Каурку» — плыла слепая и глухая. Я отказалась уже от всех электронных устройств, у бедняжки осталась только керосиновая лампа, освещавшая передний парус. К счастью, наступило полнолуние, на палубе было светло как днем, а для освещения каюты мне хватало фонарика. Лишь ложась спать, я зажигала на столе еще одну керосиновую лампу.

Как-то я разрешила себе поспать больше, чем всегда, и за потерю бдительности была наказана. На рассвете открыла глаза… в угольной шахте. Потолок, стены, все предметы, включая меня, покрыла жирная копоть. Хоть плачь, хоть смейся. Как лучше удалить побочный продукт внутреннего освещения, я не знала, и кинулась сначала вытирать все подряд. Копоть не поддавалась. Тогда я стала бороться с ней систематически: меняя полотенце за полотенцем, оттерла потолок, стены, столы и перешла к вещам. Черная пакость проникла всюду, даже в платяной шкаф. Целых два дня, к счастью штилевых, я посвятила борьбе с копотью. Полностью отмыть яхту не удалось, она так и осталась серой до самого Гданьска. Я стала похожа на трубочиста, но собой решила заняться в порту. Плыть мне еще год, за это время я надеялась отмыть, по крайней мере, руки — нельзя же будет принимать поздравления с такими черными лапами!

Мою жизнь разнообразило прослушивание по радио Сиднея прогнозов, если можно было считать разнообразием запугивание меня три раза в сутки. Прогнозы не щадили моих чувств, хуже того, подтверждались с невероятной точностью: дуло и качало именно оттуда и ровно столько, как предсказывалось.

Едва я успела кое-как размазать копоть, как разразился очередной шторм с северо-запада. Опять воевала с парусами, но добилась в итоге неплохого пробега в нужном направлении. Мне уже не терпелось увидеть Сидней: я сильно устала от капризов погоды и большого количества морских впечатлений, включая копоть.

Утром 9 декабря увидала берег. Он был в дымке, небо и солнце тоже. Объяснила «Каурке», что это должна быть Австралия — другой континент нас не устраивал. Стало очень тепло, так что полярное плавание нам пока не угрожало. В полдень определение дало 33° 40' южной широты, до Сиднея оставалось 18 миль. Меня охватила обычная предпортовая паника: опять я боялась не успеть подготовиться вовремя ко входу. Но пока был полный штиль, так что молниеносный штурм гавани Порт-Джексон мне не угрожал. Я разложила на штурманском столе карты и перечень огней — еще раз повторила все, что знала о входе и порте.

Вечером туман вдруг исчез, на берегу засияли тысячи огней, стали видны и оба входных маяка. Определив положение, начала потихоньку двигаться в сторону входа. Прогноз погоды не обнадеживал: ровно в полночь обещали мерзкий австралийский юго-западный ветер. Я с сомнением покачала головой — трудно поверить в такую точность.

На всякий случай включила двигатель. Ветер стих совершенно, и я не хотела дрейфовать ночью у незнакомого порта без возможности маневрирования. К тому же надеялась успеть войти в Порт-Джексон до того, как разразится предсказанный южный шторм. Медленно приближалась ко входу, до которого оставалось полмили. И тут ударил с юго-запада ветер, причем сразу со скоростью 25 узлов, а затем и 30. Я посмотрела на часы — было ровно 24.00.

От входа в незнакомый порт ночью, да к тому же в шторм, я отказалась, но чтобы не дать себя так просто выдуть, решила ходить в полветра до самого рассвета в радиусе света маяка Маккуори. Не хотела, чтобы течение отнесло меня за Сидней. Обнаглела до такой степени, что на контргалсе даже немного вздремнула.

В семь утра я была уже на ногах. Перед носом «Мазурки» лежал вход в Порт-Джексон и Сидней. Добавила парус на основном штаге и на максимально возможной скорости вошла в более спокойные, залитые солнцем воды Порт-Джексона. Поочередно спускала паруса и считала заливы на южном берегу. В Рашкаттер-Бей крутилась добрый час, пока нашла свободный буй. Подняла карантинный и австралийский флаги. Позади осталась половина пути — я была в Сиднее.

Помня мытарства в Суве, я послушно сидела на палубе. Навела порядок, а фактически устроила настоящий балаган: все, что требовало просушки, развесила на леерах и веревках, ничуть не подозревая, что этим уже нарушила портовые порядки. «Круизинг Австралия яхт-клуб» строго запрещал вывешивать на яхтах такое сомнительное украшение — располагался в одном из самых фешенебельных районов Сиднея, и жители близлежащих домов не желали любоваться видом сохнущего белья. Это полагалось делать в прачечных, которых тут было, кстати, великое множество.

Рашкаттер-Бей был битком набит яхтами. Он утопал в зелени окружающих его парков, из которой выглядывали разноцветные дома, в том числе много небоскребов. С моего буя были видны сиднейский мост и здание оперы. На противоположном берегу зеленели холмы Кирибили и Мосмена, вдали высился центр.