конного корпуса, командир которого генерал-лейтенант барон Унгерн вышел из подчинения командованию армии и самовольно увел корпус в неизвестном направлении.
В самом начале движения барон Унгерн имел успех и быстро занял столицу Северной Монголии — Ургу. Однако с занятием Урги и установлением непосредственной связи с правительством хутухты начались недоразумения между монголами и бароном, которые были вызваны диктаторскими тенденциями последнего. Такое явление вполне могло иметь место, так как прибывший в мае 1921 года из Урги князь Цебен жаловался мне, что барон Унгерн совершенно не желает придерживаться вековых традиций монгольского правящего класса, игнорируя их со свойственной ему прямолинейностью. С этим надо было серьезно считаться, но особой угрозы факт этот пока не представлял, так как Азиатский корпус фактически был предназначен к роли авангарда моего движения, ибо вслед за ним должен был выступить я с остальными кадровыми частями Дальневосточной армии.
Красная Москва забила тревогу. Подготовляя движение в Азию для революционизации ее путем овладения Монголией и Синьцзяном, красные должны были приложить все старания к полной ликвидации частей барона Унгерна, и потому ими были приняты в этом направлении вес меры подкупа и провокации, помимо отправки навстречу барону крупных частей Красной армии. Движение барона Унгерна не встретило сочувствия также со стороны политических представителей иностранных держав в Китае, Монголии и Синьцзяне, которые не понимали агрессивных планов коминтерна в отношении материка Азии и рассматривали поход барона Унгерна с точки зрения чистой авантюры.
После выступления Азиатского корпуса и занятия им Урги я стал подготовляться к походу вслед за ним. Для этого необходимо было по возможности безболезненно вывести из боя части 1-го корпуса генерала Мациевского, который составляли казачьи полки и полки моего старого Особого маньчжурского отряда. Постепенно я начал стягивать их к границам Маньчжурии, чтобы впоследствии их можно было легко перебросить в район Хайлара, где к ним должны были присоединиться китайские части генерала Чжан Куй-ю для того, чтобы совместно двигаться на Ургу. Одновременно части Сибирской армии должны были быть эвакуированы в Приморье. К 20 ноября я должен был вывести армию на маньчжурскую территорию и надолго проститься с родным мне Забайкальем.
Однако в последний момент обстановка сложилась так, что мне внезапно пришлось изменить свой план.
Я вынужден был отказаться от намерения идти в Монголию и принял решение перебросить свою Ставку и всю армию целиком в Приморье.
В Приморье, как я точно знал, находилось на складах свыше шестидесяти тысяч винтовок с большим количеством патронов к ним, а также предметы воинского снаряжения и обмундирования. Все это могло быть использовано для нужд Дальневосточной армии.
Приняв это решение, я должен был немедленно известить барона Унгерна и генерала Чжан Куй-ю об изменении принятого нами плана и о внесении вытекающих из этого корректив в выполнение намеченных операций. Кроме того, я инструктировал барона, каким образом ему следовало поддерживать добрые отношения с монголами, чтобы не оттолкнуть их от себя и тем самым не провалить всей намеченной кампании.
Конечно, если бы я предполагал, что мне с кадровыми частями 1-го корпуса не удастся последовать в Монголию немедленно вслед за Азиатским корпусом, я учел бы особенности характера барона Унгерна, прямолинейность и непосредственность которого затрудняли установление надлежащих взаимоотношений с монгольскими вождями. Может быть, пришлось бы выбрать другое лицо для возглавления экспедиции, но, считая корпус Унгерна лишь авангардом своих сил, я не придавал особого значения этим качествам, рассчитывая, что руководство экспедицией и сношения с монголами будут находиться в моих руках и что я сумею надлежащим образом оказывать влияние на Романа Федоровича, Теперь же, с изменением плана, приходилось ограничиться лишь письменными указаниями ему, и я весьма опасался, что это могло оказаться недостаточным. Поэтому я командировал несколько своих офицеров к барону и сам предполагал вернуться к проведению в жизнь своего плана так скоро, как только обстоятельства это позволят. Я был уверен в том, что нам не придется долго задержаться в Приморье, ибо политика Японии в то время была уже ясна и можно было с уверенностью предполагать, что она выведет свои войска из пределов российской восточной окраины прежде, чем нам удастся закрепить свое положение в Приморском крае.
Исходя из изложенных соображений, я приказал забайкальским частям корпуса генерала Мациевского оставаться пока в Хайларе, за исключением одной бригады, которая должна была быть переброшенной вместе с остальными частями корпуса в Приморье, что было согласовано с генералом Чжаи Куй-ю, с которым в то время должен был считаться сам глава трех восточных провинций маршал Чжан Цзо-лин.
Сам же я принял решение по прибытии в Приморье немедленно совершить переворот во Владивостоке, удалив оттуда так называемое Земское правительство (Антонова) ради сохранения находившихся в городе ценностей и обращения их на нужды продолжения борьбы с коминтерном. Заручившись содействием некоторых китайских военачальников в Северной Маньчжурии, я получил уверенность в том, что мне удастся раньше, чем экспедиционные силы Японии оставят русскую территорию, эвакуировать вес ценное из Приморья в Хайлар. Кроме того, я предполагал, что амурские и уссурийские казаки уйдут вместе со мной и добровольцами Дальневосточной армии из Приморья.
Имея влиятельных сторонников в Мукдене, Пекине и Халхе, можно было снова попытаться осуществить план движения от Хайлара на Ургу.
Глава 7 ОТХОД АРМИИ В ПРИМОРЬЕ
К 20 ноября 1920 года все части Дальневосточной армии под моим личным руководством были выведены с территории Забайкалья в Маньчжурию. Таким образом, первый период нашей трехлетней борьбы с коминтерном был закончен и принес нам крушение наших надежд и уничтожение национальной государственности на территории Сибири и Забайкалья.
Причины, кои привели к столь печальным результатам национальные группировки, сложны и многообразны. Большую роль в наших неудачах сыграла неискренность союзников, некоторые из которых, как, например, американцы и французы, определенно играли на два фронта. Надо сказать, что, в то время как белые вожди не старались заинтересовать иностранные державы в помощи нам, большевики не скупились на обещания всевозможных выгод за прекращение интервенции и признание советской власти. Категорический отказ правительства Юга России признать лимитрофы оттолкнул от белых эти новые государства и покровительствующие им державы.
Нами в этом случае не было проявлено достаточно гибкости, мы еще не уяснили себе послевоенного принципа дипломатии: обещать еще не значит исполнять. Мы были слишком прямолинейны и излишне искренни и откровенны. Русские националисты не имели должного единства и раздирались партийностью и разными оттенками политических взглядов и подходов к одним и тем же целям и задачам.
В белом стан не было выработано единой четкой идеологии, не было выброшено лозунга, который в то время мог бы привлечь к нам симпатии крестьянских и рабочих масс. В своих декларациях белые правительства подчеркивали, что им чужды реставрационные замыслы, но о будущем устройстве Российского государства говорили в весьма неопределенных тонах, что давало повод правым элементам укорять белых в «левизне», а левым — в реакционности.
Крестьянство ждало от белых немедленной земельной реформы, но она откладывалась до окончания гражданской войны, что дало большевикам отличную почву для агитации и запугивания крестьян возвращением помещиков. В то время как мы говорили населению только об обязанностях, большевики
