Приведу другой пример завершения «неоконченных дел» во сне. В послеармейский период своей молодости я зашёл к своему другу детства и узнал, что у него совсем недавно умерла мать. Готовились похороны. И хотя помощников в этом мероприятии хватало, я счёл своим долгом предложить свои услуги. Договорились, что может быть, я помогу нести гроб с покойницей и стану полезен в других мелочах. Но в назначенный день я не явился. Откровенно говоря, спасовал, испугался, струсил. Я к тому времени близко с покойниками не «контактировал» и тему смерти всячески старательно обходил. Естественно, без меня мероприятие провели благополучно, и друг мой на меня в обиде не был. Но внутри меня самого обозначилось чувство своего малодушия, стыда и вины. И хоть тесно мы в этот период с другом не общались, я начал его сторониться.

Снилось. Будто пришёл я к своему другу в гости. Всё выглядело как обычно. Мать его, живая, позвала меня в комнату, попросила его подождать. Кухонный стол накрыт, обедают. Меня приглашают садиться. Неудобно, думаю. Вспоминаю свою вину перед ними. Вижу — не обижается на меня никто! Осознаю своё чувство! И сажусь к ним за стол — всё хорошо!

Поскольку жизнь и сон — единая суть — сознание, необязательно, чтобы наши «неоконченные дела» завершались наяву, можно и во сне. Но окончить их сновидящему надо. Однако всё-таки свои «гештальты» лучше закончить наяву!

«Воины-путешественники не оставляют ни одного долга неоплаченным», — в этом я согласен с доном Хуаном. Это также относится и к долгам-благодарностям. Порой мы всё никак не может высказать свою любовь тем людям, которые этого заслуживают, потому что сухи, небрежны и чёрствы. А потом бывает слишком поздно…

И тогда молитва покрывает все наши долги.

«Тук-тук-тук, тук-тук-тук» — стучит ритмично поезд.

«Здравствуйте, дорогие наши дочь Анна и внучок Вовочка. Скучаем по вас сильно и хвораем к тому ж. Ждём вас, не дождёмся на лето. Приезжайте быстрее…»

«Тук-тук-тук, тук-тук-тук» — грохочут колёса. Звенит ложкой стакан на столике купе. Вовке не спится. И о чём не подумает он — всё будет в такт стука колёс поезда.

«Вот- и-лето, вот-и-лето». Или…

«Спать-пора, спать-пора».

Он возбуждённо смотрит в окно. За ним мелькают тёмно-синие леса. Зевает мама.

«Вовка — спать!»

«Мам, а уху варить будем?»

«Будем, будем — спи!»

Хорошо лежать на снующей под расслабленным телом вагонной полке!. Радостно замирает сердце от предчувствия скорых впечатлений и ещё долго не уснуть!

«Наконец-то снова в деревню на всё лето к бабушке и дедушке. Эх, жалко, чт лето только один раз в году» — думает Вовка. Он вспоминает родные морщинистые лица стариков. Не любил он эти встречи- расставания. Вот деревню побыстрее увидеть — это да! Какая она сейчас стала? Нет, дедушку и бабушку Вовка очень любил и часто вспоминал о них, особенно зимой, когда они с мамой получали от них письма и читали бабушкины каракули. Но во встречах с ними было что-то щемящее, не очень приятное, о чём Вовка не хотел задумываться. Мальчик представил себе, как сейчас в серой вечерней дымке мирно дремлет старенький дедов дом, попыхивая голубым дымком. За жёлтым окном в деревенской комнате тепло и уютно. При свете тусклой лампы дед в круглых очках на резинке, небритый, с короткой щетиной на щеках, читает газету На столе густо шипит медный самовар. Бабушка в светлом, выцветшем платке с большим куском колотого сахара за щекой дует на блюдце с крепким обжигающим чаем.

«Чёрт бы подрал эн-ту Америку» — возмущается дед. Вовка улыбается: «Сидят и не знают, что мы едем». Дед поднимает очки на лоб, чешет за ухом. Говорит что-то про погоду, про скирдование и сенокос, председателя. Потом сердится — не может найти свои очки. Бабушка смеётся и показывает неестественно большим указательным полусогнутым пальцем. Старик поднимает ко лбу руки, но очки почему-то подпрыгивают и летят к окну… Вовкины видения становятся всё невероятнее, путаются, мешаются в голове, и он сладко засыпает под монотонный лязг колёс, отдающий в спину.

Наступил новый день. Вовка и мама сидят с большими сумками на брёвнах возле сельской дороги, «голосуют». Останавливается расшатанный от дорожных ухабов скрипучий грузовик. И по канавам запрыгал — аж всё замирает внутри — повёз Вовку сначала лесом, потом полем, затем опять лесом в далёкую мамину деревню. Вовкино сердце бьётся всё сильнее. Вот, наконец, знакомый поворот на развилке пыльной дороги с большой мохнатой елью, внизу заросшей кустарником, и на открывшемся пространстве появилась вереница ветхих серых крыш…

Деревенские смотрят из маленьких окон. «Кто-то приехал?! Никак к Ивану Петровичу?» Отъезжает машина, оставляя молодую женщину и сына с вещами на ещё качающейся лужайке перед знакомым домом. Внутри суетятся. Скрипит входная дверь. На Вовку пахнуло чем-то знакомым, родным.

«Ой, батюшки, кто приехал! Иван, смотри! Приехали родимые» — слышит Вовка голос бабушки. Чувствует поцелуй сухих старушечьих губ и колкую щёку дедушки.

Возбуждённая мама что-то рассказывает родителям, называя их, что для Вовки странно, папой и мамой. Вовка, ступая по мягким крестьянским половикам, с радостью слышит знакомый скрип, заглядывает в чулан — деревенскую кухню, в кладовые и подсобки — сельник, затем высовывается в крытый двор, вдыхает забытые деревенские запахи и, возвратившись в комнату, удивляется, что совсем ничего не изменилось. Всё на месте: большой тёмный резной шкаф у окна, золотистая икона в углу, дедушкино ружьё на гвозде за печкой, настенные часы с гирями на цепях и даже дедушкина хлопушка для битья мух на подоконнике. Потом Вовка чинно усаживается за стол, принимает участие в общем разговоре, нехотя отвечает на вопросы про школу, оценки и поведение, а в мыслях уже отправляется в свои летние приключения.

«Ну, я пойду, погуляю немного» — не усидел он на месте.

«Посиди, поговори ещё немного с нами, расскажи, как учишься» — пытается удержать его мама.

«Устал, небось, с дороги. Поди, лучше поешь, в крынке молоко, недавно корову доила» — вторит маме бабушка. Какое там! «Потом» — торопливо кричит Вовка, хлопает дверью и радостно мчится к реке.

Быстро, незаметно прошёл ещё один день в дороге. Деревенский, душистый воздух волнительно наполняет лёгкие и проникает в каждую клетку тела. Вовка чувствует невероятную свободу, счастье и энергию! От верхушки живота, минуя грудь, куда-то вверх к горлу поднялся трепетный, волнующий, опьяняющий холодок. Вовка с любовью осматривает знакомое место. Вместе с темнеющей речкой медленно и плавно катится пар. Шуршит камыш. Брыляется мелкая рыбёшка. Пахнет влажной осокой.

«Здравствуй, речка, ты совсем не изменилась. Только немного помельчала» — с грустью думает Вовка.

Он быстро обегает все любимые места, убегает за деревню и даже к лесу. Но в лесу уже темно и страшно. Домой! Выпив на ночь тёплого парного молока из глиняной крынки, с чувством громадного счастья, Вовка с удовольствием забирается под тяжёлое стёганое ватное одеяло, пахнущее пряниками, и сладостно засыпает, предвосхищая — что-то будет завтра?!

А завтра! Новый день завопил о себе с утра голосами деревенских петухов, они стараются перекричать друг друга. И бабушка уже гремит кочергой о чёрные в сажи котлы, большие и маленькие. Она пытливо вглядывается в чёрный квадрат дымящейся печи и достаёт из дыры разные чаны. В комнате жужжат мухи, они то бьются о стекло, то замирают на потолоке и на окнах. Тикают громко часы на стене. Дед дремлет в высоком резном самодельном кресле.

Наскоро позавтракав, Вовка бежит гулять. Он идёт по селу гордо и каждому встречному важно говорит: «Здрасте! Здрасте!»

«Ты чей же это будешь?» — останавливают его деревенские.