да цветочек. Иду и я разгоряченный. Обычно знаешь, где тело твоё кончается, а где воздух, окружающий тебя, начинается. И граница эта очень чувствительная. И я, шестилетний, уже это хорошо различал и понимал: где тело, а где не тело. И надобно сказать, что воздух деревенский, лесной и привольный, очень упоительный и даже чуть сладкий привкус имеет. А в этот вечер ранний после баньки он свою особенную силу показывал. Просто кушать его хотелось, кушать и пить, и всё больше и больше. И ведь насыщение было, как от еды! Он даже мёртвого мог бы оживить! Живительный воздух сей вместе с дыханием в каждую клеточку, в каждую пору моей детской кожи проникал, таинственно действовал и границы между мною и окружающим пространством раздвинул.
Иду, дышу, кушаю воздух. Сладко мне, радостно и чувствую — нет меня. Потерял я тело своё! И вовсе не мальчик я маленький и не передвигаюсь я ножками по земле, а плавно так лечу—перемещаюсь вдоль земли вместе с воздухом, и сам я — воздух! Но только воздух особый — радостный.
Повторялось это неоднократно и в более старшем возрасте. Бегали мы как-то с пацанами по поляне. Там же недалеко возле леса. Было мне лет десять. Помню, во что-то играли, гонялись друг за дружкой. Помню, очень интересно и весело мне было. Вечер. Тепло. Темнота только начинала сгущаться. Клочкообразный туман всё более сходился на поляну нашу. Заметил я этот туман и захотелось мне его поймать, окружиться, укутаться им. Побежал за ним. Смотришь, он рядом, а подбежишь — нет его. Всё дальше и дальше голубое облачко от тебя уплывает.
Бегал за туманом, туман от меня. Разгорячился и, вдруг, растворился сам в тумане. Слился с ним, опять тело своё потерял. Я — душа, чистое сознание! Нет тела, а есть моя любовная радостная душа, плывущая в тумане…
Переживаний подобных было значительно больше, но два этих были особенно сильными. Опять я их спрячу и в свой альбом блаженств положу. Но достану ещё одно.
Опять-таки приблизительно всё в том же самом месте, но чуть подальше за банькой нашей егерь— охотник жил. Тогда ещё кирпичный Дом Охотника для городского приезжего начальства не построили. А у егеря разных деревянных построек было не мало. Хозяйство большое. И всё в лесу да на окраине. Папа с мамой в тот день приехали в деревню. Гуляли мы втроём в том лесу, недалеко от охотничьего хозяйства. Было мне тогда пять лет.
Родители мои о чём-то разговаривали, но внимание на меня обращали, давно меня не видели. Мне и так интересно в лесу было, сказочно. А тут папа и говорит, а мама соглашается. «Гляди, — показывают, — избушка на курьих ножках». Мне до этого сказки читали, и свои детские представления о сказочных героях я имел. Смотрю, действительно, избушка маленькая среди леса дремучего притаилась, и стоит она на куриной ноге!
И снова неожиданно я пересёк невидимую черту и прямо в сказку попал. Знал и чувствовал и верил со всей своей абсолютной детской искренней верой — живёт в этой избушке настоящая баба Яга, колдунья. Обомлел я в восторге тихом, смешанным с любопытством и детским испугом. Но в избушку к бабе Яге решил зайти.
Папа и мама рядом были, меня подбадривали. Поднимаюсь по ступенькам, дверцу небольшую открываю и… ну?.. Глаза мои широко—широко раскрываются… Как встретит меня баба Яга? Вот здесь, в этот самый миг, я не я был, а главный герой, перед которым сказка, чудо и волшебство таинственно разворачиваются, и неизвестно, что дальше происходить будет.
Вижу пол досчатый, сено навалено. Где колдунья-то? Отошла, поди, бродить по лесу, да мальчишек любопытных ловить. Медленно я из сказки этой к папе и маме возвращался, переходил назад опять ту самую запредельную черту. Резкого разочарования не испытывал.
Знаю теперь, что точка сборки моя, как у всех детей, подвижная была, восприимчивая, и многие сказочные миры ей тогда доступны были. А избушка такая действительно была. Её мастеровитый по плотницкой части егерь нарочно под сказочную построил вместо сарая под сено…
Сейчас живу в старом доме, в котором когда-то жили мои дорогие дед с бабкой. А сейчас в нём я да кошка Мося — всё население. Деревня Рождество внешне — деревня обыкновенная. И все события здесь происходят ничем не примечательные.
Но нет — необыкновенная она! Невидимого здесь много, волшебного. Да она откроется даже просто глазу внимательному, не то, что сновидящему.
Август люблю очень за ночи звёздные. Такой космос сгущается и напрягает деревеньку мою, — она, аж вся съёживается, делается ещё меньше — не в силах описать я. Растворяется сама деревенька в космосе и летать сама начинает. Да… Поднимается вместе с домишками в небо и летает… Потом на место её ставят.
И миры млечные, звёздные, бесчисленные, галактики небесные как начнут кружиться и хоровод водить. Звёзд знаете сколько? Да нет, не миллионы и даже не миллиарды. А бог его знает, сколько звезд, — вот сколько! И половина их, не поверите, ссыпается к нам в Рождество, в один сарайчик за деревней, — подсмотрел я. Все сараи за деревней, как сараи, так… — неведомы зверушки, обыкновенные для сена. Стоят себе в полумраке живыми существами и, нахохлившись, шевелятся! А этот один сарайчик небольшой такой, с крышей продырявленной. Вот в эту самую дыру звёзды и падают в августе. Да сыпятся со звоном тонким, хрустальным. И когда под потолок полно наберётся, тонкий звон тот, голубой, сиреневый и звёздный, всё продолжает неслышно стоять и разливаться по полям.
…Бывает, комета с гигантским багровым хвостом как полоснёт на полнеба, аж, дух захватывает…
А луна, уж больно круто-круглая. Просто не бывает такой округлости как у нашей луны. Так мало этого. Лицо бабы полной, деревенской, удивлённой это, а не луна. Всё видно, различимо в нём: и брови, и глаза, и рот, и нос маленький, курносый. Внизу нарядно одета в сарафан росписной, но не видать. И широколицая баба эта — луна, то ли дует на блюдце с горячим чаем, щёки раздувает, то ли, взаправду удивляется красоте нашей неописуемой, рождественской.
Оборотись, посмотри вокруг — живое, оказывается, всё. И земля наша, и деревья, и трава, и лес, и луга, и цветы. Всё имеет своё сознание, точку сборки. А значит, думает, разговаривает, дышит — живёт одним словом! И войти в диалог можно, ко всему прикоснуться и соединиться в любви.
Как же мне отблагодарить мою дивную матушку—природу за любовь ко мне ответную?! Не знаю… Я на том самом мостике небольшом, оказывается, стоял ещё в детстве, на который дон Хуан так и не забрался. Вела меня любовь по жизни, страховала. А я её терял — утерял. В трясинах болотных судьбинских тонул, задыхался, помирал неоднократно… Знаю теперь, кто спасал меня. Она же, любовь, со Странником, человеком исконно русским, меня и познакомила. И Странник открыл мне многие тайны, а сколько ещё впереди…
Мир невидимый пуще того. Сразу почему-то старое кино вспоминается:: «Вечера на хуторе близь Диканьки». Про то, как ведьма сельская на метле летала, воровала звёзды с неба да в мешок складывала. И чёрт с рожками, мохнатый и с длинным хвостом, летал, помогал ей… Не зря называют Гоголя великим духовидцем России.
Знаю теперь, не поверит мне кое-кто ещё, — правда всё это! Сам многое видел, факт! Существуют, оказывается, ангелы, черти, феи, ведьмы, лешие и домовые. Доказать могу. Я в полном здравии и уме, современный городской человек, в психологии знаю толк, со всей ответственностью заявляю: есть, проживают невидимо, водятся существа разные, сказочные. Не каждому они доступны в восприятии — это другое дело. Но они действуют в нашем мире. Увидеть их можно через сновидение.
И над деревней Рождество можно увидеть много чего невиданного, даже чёрта, но лучше с хорошими дружить. Я в сказку возвратился. И радостно мне живётся, любовно, счастливо, интересно и радостно, как в детстве…
Дубль и духовное тело
