Другая часть реакционной прессы пыталась дискредитировать фильм с художественной стороны, выискивая в нем доказательства «утери» Чаплином мастерства. Французский журнал «Си-нема», опубликовавший в ноябре 1957 года развернутую рецензию на «Короля в Нью-Йорке», счел необходимым дать косвенную отповедь подобным рассуждениям, которые были продиктованы лишь неблаговидным желанием выслужиться перед хозяевами.

Журнал «Синема» подчеркнул, в частности, что в этой картине Чаплин проявил «ту же поразительную физическую подвижность, почти акробатику, которая столь привлекательна в человеке шестидесяти с лишним лет. Удивительно разнообразна мимика, безупречно точны движения актера… Его трюки более сдержанны, чем прежде, но по-прежнему эффектны… Развитие действия в фильме закономерное, ставит наиболее сильные акценты в финале, согласно драматургическим законам…». Журнал считал, что Чаплин все еще являл собой «лучший облик актера в кино». И если все же некоторые западные критики советовали мастеру «оглянуться в гневе» назад (английская газета «Обзервер»), заявляли даже, что «Чаплин больше не существует» (журнал «Сайт энд саунд», со ссылкой на слова «чрезвычайно влиятельной американской обозревательницы»), то в действительности их нападки на художника были продиктованы не тем, что произносилось ими вслух, а тем, о чем они старательно умалчивали. А именно — истинной ролью чаплиновского творчества в культуре нашего века.

Глава XI. ФИНАЛ

ДАНЬ НОСТАЛЬГИИ

Надо признать за художником право пользоваться всеми средствами, которые ему нужны, чтобы овладеть действительностью.

Бертольт Брехт

После фильма «Король в Нью-Йорке» Чаплин на протяжении шести лет писал мемуары. Его объемистая книга «Моя биография» вышла в 1964 году и сразу же начала переводиться на различные языки. Она имела большой читательский спрос, и одно издание следовало за другим.

Чаплин вспоминал в автобиографии о целой плеяде деятелей культуры, ученых, политиков, имена которых известны во всем мире. Почти никого из них уже не было в живых — он пережил большинство своих знаменитых современников.

Но не только поэтому его книга оказалась невеселой, хотя в ней немало смешного. Она рассказала о поразительном, небывалом артистическом успехе, однако описания нищего детства по силе и выразительности напоминали страницы Чарльза Диккенса.

— Я должен признаться в ностальгии, — сказал Чаплин в одном интервью вскоре после выхода своей книги. — Не знаю почему… Я, видимо, склонен к ностальгии. Так вдруг почувствуешь за углом какой- то аромат… Я не хотел бы вновь пройти через те же страдания, несчастья, но я не хотел бы и прожить иначе. Ностальгия… Как хорошо было бы снова прийти в первый раз в школу в Хэнуэлле, услышать запах маргарина или масла, не помню чего, — скорее всего, маргарина и опилок. Одна мысль об этом вызывает слезы.

Слава принесла Чаплину деньги, собственную студию, а главное, — относительную независимость (до поры до времени). Тем не менее в подробном воссоздании им даже годов своего наивысшего триумфа явственно ощущается, в каком духовном одиночестве прожил великий художник почти все сорок лет своего пребывания в Соединенных Штатах. А рассказ о последних из них пронизан уже горечью и болью.

«Что поразительно в его книге, — справедливо заметил французский кинорежиссер Франсуа Трюффо, — так это чувство одиночества, на которое он оказался обреченным, как только стал знаменитостью».

Книга Чаплина — это биография жизни, но не биография творчества. В ней много упоминаний о великосветских раутах, встречах с именитыми людьми, гала-премьерах фильмов… И мало размышлений об искусстве, о собственном творчестве — всего того, чему он часто посвящал прежде свои статьи и интервью.

Все же здесь возможно не только найти эскизы воззрений Чаплина на искусство, которые нет-нет, да и возникают в толще собственно биографического материала, но и подметить в нем самом эмоциональные мотивы, человеческие черты, которые позже станут характерными для творческой личности мастера.

…Вот заболевший маленький Чарли наблюдает, как его мать иллюстрирует своей профессиональной игрой какой-то читаемый ею вслух евангельский рассказ. Мальчик плачет, и хотя было сумрачно и неуютно в убогой комнатушке, но его душа пылает «тем светом доброты, который подарил литературе и театру самые великие и плодотворные темы: любовь, милосердие и человечность».

Приведенные слова из автобиографии говорят об очень важном. Разве не эти именно темы проходили позже чуть ли не через все фильмы Чаплина? Драматичность рассказа, окружающая обстановка сыграли, наверное, свою роль одного из первых импульсов к возникновению в будущем гуманистической темы чаплиновского искусства.

Или другой пример. Чаплин вспоминал в автобиографии эпизод тоже из детства, когда по их улице гнали на бойню овец. Одна овца вырвалась из стада и начала метаться, спасаясь от людей. Свидетели этой сцены смеялись. Среди них был и Чарли, но, когда овцу поймали и он понял, что ее ожидает, мальчик разрыдался. «Иногда я думаю, — писал Чаплин, — может быть, этот эпизод в какой-то степени предопределил характер моих будущих фильмов, соединявших трагическое с комичным».

Так это или нет, но сцена со стадом овец, гонимых на бойню, открывала картину «Новые времена». Правда, эта «цитата» из жизни была нужна всего лишь в качестве метафоры: следом за ней шла сцена с толпами людей, гонимых нуждой на изнурительный труд. Но в том-то и сила искусства, что оно преобразует факты жизни в обобщенные и типичные образы новой, созданной художником действительности.

«Мой персонаж был непохож на образы других комиков и непривычен и для американцев и для меня самого. Но стоило мне надеть «его» костюм, и я чувствовал, что это настоящий, живой человек. Он внушал мне самые неожиданные идеи, которые приходили мне в голову, только когда я был в костюме и гриме бродяги».

Конечно, не один «его» костюм (то есть не одна лишь внешняя маска) порождал идеи его произведений. И это свидетельствовал сам Чаплин. В другом месте автобиографии он отмечал: «Меня часто спрашивали, как возникал замысел того или иного фильма. Я и сейчас не могу исчерпывающе ответить на этот вопрос. С годами я понял, что идеи приходят, когда их страстно ищешь, когда сознание превращается в чувствительный аппарат, готовый зафиксировать любой толчок, пробуждающий фантазию, — тогда и музыка и закат могут подсказать какую-то идею».

Чуть обстоятельнее писал Чаплин об искусстве игры актера, которое «определяется его раскованностью, полным освобождением. Этот основной принцип приложим ко всему искусству, но актер особенно должен уметь владеть собой, внутренне себя сдерживать… Внешне актер может быть очень

Вы читаете Чарли Чаплин
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату