— Подсади, — распорядился Анатолий. — Встань на упор, я попробую вылезти.

Чебурной прижался спиной к стенке, сцепил пальцы рук «ступенькой», а капитан, упираясь плечами в противоположную стену, используя Чебурного как своеобразную лестницу, полез вверх. Дальше, когда пришлось убрать ногу с плеча лейтенанта, капитан «расклинился» в колодце собственным телом и пополз вверх, елозя загривком, цепляясь в бревна руками и переставляя ноги. Было страшно неудобно, и очень мешал скользкий слизистый налет на бревнах, но Таченко чудом держался. Упади он вниз — лейтенант точно не избежал бы участи быть придавленным. А возможно, и свернутой шеи. Слава богу, что бронепластины защиты срабатывали как траки гусениц, а подошвы берцев, отлитые из добротного пластика, неплохо цеплялись за дерево. Медленно и мучительно тяжело, но Анатолий лез вверх. Что только не сделает человек, когда у него просто нет выбора!

Кое-как, карабкаясь, подобно неумелому скалолазу, Анатолий достиг верха. Пальцы, лихорадочно вслепую шарящие по бортику, зацепились за какой-то выступ, и капитан, извиваясь, как червяк, перевалил тело через край. Перегнувшись животом, Таченко упал в траву. И тотчас же задохнулся от набившейся в нос и рот едкой гари. Вся растительности обуглилась, выгорела и теперь буквально рассыпалась хлопьями черной и серой золы. Анатолий перевернулся на спину, не заботясь о том, что весь уже вымазался с головы до ног, и просто лежал навзничь, хватая спекшимся ртом прохладный воздух.

Мускулы тела, перенесшие чудовищное напряжение, никак не могли расслабиться, собравшись в тугие комки. Полежав пару минут, Таченко медленно сел и огляделся. Мрачное зрелище открылось перед ним. Смерть на славу погуляла вокруг, пожав обильный урожай.

БМП замерла рядом, зияя открытыми дверями десантного отсека. А вокруг валялись обугленные до черноты человеческие тела. Из экипажа не выжил никто. Дома деревни хоть и пережили вспышку, но теперь напоминали монументы, выкрашенные темной краской, стекла в них даже не полопались — просто обтекли вниз. Трава сгорела дотла. Анатолий чувствовал себя теперь как пришелец на совершенно чужой и враждебной ему планете. Мир неузнаваемо переменился.

Таченко медленно встал и побрел к БМП. Машина осталась относительно целой, но броня ее подозрительно блестела. Проведя пальцами по еще горячей поверхности, капитан понял: вспышка моментально спалила краску, а верхний слой металла просто расплавила, сделав гладким, как стекло. Странное и пугающее зрелище: отполированная до блеска броневая машина…

Внутри было немного лучше, просто сгорело практически все, что могло гореть. Остро пахло горелой синтетикой, бумагой и жареным мясом. За рычагами управления скорчился еще дымящийся труп практически спасшего их водителя, хоть и сделавшего это случайно. Парень даже не успел встать со своего места. У Анатолия так и не хватило духу заглянуть в лицо покойника.

Капитан порыскал в десантном отсеке и нашел, наконец, моток крепкой веревки. Она лежала в ящике, и потому не пострадала от катаклизма. Таченко запнулся об пулемет Чебурного, подумал немного, нагнулся за ним. Оружие не пострадало, просто сильно нагрелось и теперь отчаянно пахло разогретой смазкой, будто после часа стрельбы. Магазин был полон, еще одна коробка с лентой валялась рядом. Теперь у двоих выживших людей резко повысились шансы продолжать существовать и далее. Свой автомат Таченко разыскал на полу. Оружие тоже было вроде бы в порядке. Анатолий повесил его на плечо и вылез из машины.

Все было тихо. Шелестел легкий ветер, взметывал в воздух клубы сажи, дымились спекшиеся человеческие трупы, печально шелестела обгоревшая трава, отчасти уцелевшая там, где росла пучками. Зона взяла свое и успокоилась на этом, ехидно улыбаясь своим делам. Бывшие люди все лежали ничком или свернувшись калачиком, пряча в последнем порыве лицо от страшного пламени. Только один из умирающих солдат, видимо, в агонии все же вытянулся на земле. Сквозь обугленные губы на лице мертвеца сюрреалистично выглядел оскал белых-белых ощеренных зубов.

Таченко еле-еле сдерживал в себе подкатывающие к глазам злые слезы, сжимал до хруста челюсти так, что потом с трудом смог их разжать. Этого всего не должно было случиться! И не случилось бы, если б кто-то там, наверху, какая-то толстозадая морда в погонах решила иначе, не бралась вершить и обрывать сотни человеческих жизней. Анатолий ненавидел все вокруг, наглых и глупых военных чинов, Зону, этот мир, породивший ее, а в первую очередь — самого себя, ибо участвовал в этом, не смог изменить судьбу, не остановил надвигающийся кошмар. Две слезы, тяжелые, как расплавленный свинец, горькие, впитавшие беды всего человечества, все же проложили дорожки на закопченной коже на щеках Анатолия и скользнули вниз. Таченко шмыгнул носом. К черту. Он уже принял решение.

Анатолий привязал один конец веревки к столбу колодца, где когда-то был прикреплен ворот для подъема ведра, размотал второй конец и бросил вниз. Чебурной его тут же поймал, пару раз дернул, проверяя, и скоро вылез наружу. Лейтенант был меньше по габаритам, чем сильный Таченко, но по физической силе не уступал, а по ловкости и проворству превосходил намного, и потому выбраться из колодца по веревке для него не составило никаких проблем.

Чебурной осмотрелся вокруг, молча взял потянутый ему пулемет, передернул затвор.

— И куда мы теперь, капитан?

— Не знаю, — угрюмо ответил Таченко. — Ничего я уже не знаю, Леонид. Хреново мне что-то.

— Подождем здесь?

— Кого? Никто за нами не придет. Не надейся. Так и запишут про всех: погибли при исполнении воинского долга смертью храбрых. Не верь, не бойся, не проси…

Чебурной молча хлопнул капитана по плечу, мол, все понимаю, но раскисать нельзя. Еще много странного и страшного впереди.

Немного постояв, опустив головы, как бы отдавая последний долг чести погибшим солдатам, капитан и лейтенант развернулись и зашагали прочь, через бывшее поле, обратно к лесу, через который совсем недавно ломились на бронемашине. Они снова возвращались назад, к Периметру.

Идти было легко. Трава сгорела почти вся, и не приходилось буквально плыть в ней, раздвигая жесткие стебли собственным телом. Они шли, как по чужой планете после ядерной войны. Легкий пепел засыпал их ноги до колена, от каждого шага взметывались клубы гари. Кое-где поле еще дымилось. Отпечатки траков танков и БМП были хорошо видны, они проложили настоящие дороги, глубоко вмяв рыхлую почву. Было жарко, вспышка выжгла из воздуха кислород, и дышать стало тяжело, горячий, едкий пот тек с лиц, омывая копоть с усталых лиц, но бронезащиту и шлем каждый нес как тяжкий, но неизбежный и даже необходимый крест.

Оба хорошо помнили незадачливого и оттого пострадавшего Алексея. Хотя смотря как оценить. Бандитская пуля, продырявив парню бок, автоматически положила его на операционный стол, а потом на пару месяцев в госпиталь в Харьков, но именно благодаря ей боец не попал в этот ад и остался жив, причем ценой малой крови. А его товарищ Михаил был в одном из танков, ломившихся на острие «клина» и принял мученическую смерть в огне, испепелившем его. Все в мире так относительно…

Шли молча, каждый думал о своем. Чебурной, сам по себе малообщительный и замкнутый человек, шагал легко, забросил пулемет на плечо, и следил за окрестностями. Но открытой выжженной пустоши их фигуры были как на ладони. Таченко же шел, глядя себе под ноги и думая горькую, тяжкую думу. Ненависть и смертельная обида кипели в нем, захлестывая, переполняя через край. Иногда мучительный спазм сам по себе перехватывал горло, сбивал и без того затрудненное дыхание.

Когда пустошь кончилась и вошли в лес, стало легче. Жара немного спала, воздух наполнился сырым и прелым запахом. Там и сям валялись задавленные и переломанные бронетехникой деревья, вмятые в землю и перемешанные с почвой стволы, лишенные коры, ярко белели влажной щепой. Будто сломанные и вылезшие из раны кости. Лес получил тяжкую рану, от которой оправится уже нескоро. «Клин» проложил широкую просеку, которая, как нить Ариадны, вела точно к Периметру. Тут уже не заблудишься. Таченко велел сделать короткий привал, умыл воспаленное и пылающее лицо теплой водой из фляжки, отпил глоток.

Леонид молчал, сидя на толстом бревне и наблюдая за жирной гусеницей, ползущей по обнаженной древесине. Таченко присел рядом.

— Надо что-то делать, Леня, — вымолвил он. — Не могу больше этот дурдом терпеть.

— Ты о чем? — рассеянно спросил Чебурной.

— Да обо всем об этом. Зона наш враг. Его надо уничтожать. Но не так, как сегодня. Мы просто загубили уйму человеческих жизней ни за что при про что. Этим парням еще бы жить и жить. А теперь они