черта на куличиках, через Оймякон. Вот, где лежит будущая (собственно — уже настоящая) трасса воздушной связи СССР-США. Гонят всё — шестерки «Бостон», «Си-47», «Кобру». Вырабатывают 35 часов, а ресурс — 400. Чудно!

— Американцы пишут о воздушной линии?

— Еще как.

— А Японцы знают?

— Еще бы. Мы же в воздухе гогочем, как гуси. Слушают вовсю.

Говорил с полярниками. Навигация нынче очень тяжелая. Много льда.

Иосиф Верховцев рассказал забавную историю. Его дядя Соломон Абрамович Пекер не смог вовремя в 1941 г. удрать из Киева. Ему — 55 лет. Его жена украинка, партизанка — приютила его у какой-то знакомой на Куреневке и еще 26 евреев. Достала им паспорта. Ему был паспорт монаха. Он отрастил бороду, стоял на паперти с кружкой. В эту кружку опускали записки — партизанская почта. Готовый фильм! Все остались живы.

Сегодня у Зины была ее подруга Полина, стенографистка. Рассказал трагическую историю. Была у нее ученица 39–40 лет, Морозова, кажется. Очень способная машинистка. Где-то у Марьиной рощи ехала в час ночи в трамвае. Стояла на передней площадке. Мальчишка хотел спрыгнуть на ходу и нечаянно столкнул ее. Упала под вагон, отрезала обе ноги.

Трамвай ушел. Лежит. Ни души. Подошла какая-то женщина. «Гражданка, вам ноги все равно отрезало, разрешите взять ваши туфли, они вам больше не нужны!» И снова никого. Появился, наконец, военный. Подошел, нагнулся, ахнул. Сорвал у нее с шеи шарф («я думала — задавит»), перетянул ноги, вызвал скорую помощь. Доставили к Склифосовскому, на стол.

Работала она, кажется, в Наркомате стройматериалов. Тот немедля вызвал из провинции ее сестру, дал ей пропуск. Сейчас Морозова печатает от Наркомата на дому, а сестра носит ей работу. Человечески.

30 июля.

Позавчера взят Перемышль. Сегодня прилетел с 1-го Украинского фронта кинооператор Ник. Вихирев. Звонил мне с аэродрома:

— Привез вам снимки — снимал Перемышль с воздуха. Должно получится хорошо. Когда перезаряжал кассету — налетел «Мессер». Срезал хвост у нашего «У-2». Сразу встали на нос. По счастью, внизу — река. Плюнулись в нее. Пилот довольно сильно ушибся, а я отделался царапинами.

Послал машину за пленкой.

8 августа.

Наступление продолжается, но значительно меньшими темпами. Сопротивление немцев очень усилилось. Достаточно сказать, что за последние дни подбиваем по 120–160 танков, до 120 самолетов.

Дней десять назад на 1-ый Белорусский фронт вылетали наши ребята Золин и фотограф Рюмкин. — брать Варшаву. два дня назад Золин вернулся. Пока Варшавы не видать. Идут тяжелейшие бои в 10–15 км от города. Таково же положение и на подступах к Восточной Пруссии — стоим в 10–12 км. от границы (с Каунаса) и не двигаемся. Немцы перекинули на наш фронт уже 16 дивизий и бригад с запада. Вот так второй фронт! Правда, за последние дни американцы немного зашевелились там, как пишут сами корреспонденты, без сопротивления, «иногда идем ЧАСАМИ (!) без выстрела».

С Золиным прилетел Яша Макаренко. Рассказывает, что поляки встречают довольно радушно, или точнее — довольно равнодушно. Села — полным полны, людей — море, мужчины — на каждом шагу, хлеба вволю, скота — много, деревни чистенькие, девушки пахучие, изумительные — но держатся строго.

Сегодня прилетел с 1-го Белорусского Яша Рюмкин. Он снимал лагерь смерти, устроенный немцами в Майданеке — предместье Люблина. Это было чудовищное место. Яша сидел у меня и взволнованно рассказывал:

— Константиныч, я много видал страстей, но такого не видел. Была устроена баня — люди раздевались, входили мыться, а в мыльню напускался по особым трубам газ и люди дурели, становились безвольными. Их выводили и сжигали живьем в громадных каменных печах, устроенных, как пароходные топки. Пепел укупоривали в глиняные горшки и продавали на удобрения. Одежду продавали и распределяли. Свозили туда людей отовсюду — русских, поляков, чехов, французов, норвежцев. Говорят, там погибли миллионы!

Яша показывал мне снимки. Жуть!

Топки, как хлебопекарные печи, в каждой печи — несколько топок. Склады снятого с жертв имущества. Фотокарточки из ограбленных бумажников — детишки. Горы обуви — дамские туфли, детские крошечные башмачки («это страшно, Константиныч, физически ощущаешь, что все это было на детях»). Трупы, которых не успели сжечь. Инвалиды, которых не успели сжечь. Ужас!

Сейчас там работает чрезвычайная комиссия.

18 августа.

Никак руки не доходят до записей.

В субботу, 12-го, я дежурил. В 4 ч. утра звонит мне Галактионов и просит зайти к нему.

— Вы могли бы полететь в 6 ч. на фронт, сделать статью маршала Новиков ко Дню Авиации?

— Могу, конечно.

Кончили номер, заехал домой, переоделся, позавтракал, поехал на аэродром.

Летел вместе с членом Военного Совета ВВС генерал-полковником Николаем Сергеевичем Шимановым: высокий, несколько тучноватый, с темными волосами, широким лицом. Очень приятный и простой в обиходе. Кроме того, летели: жена Новикова Елизавета Федоровна, молодая, приятная, простая, дочь от первой жены Светлана 15–16 лет, сын от первой жены — Лева, лет 20, студент дипломатического факультета, и сын члена Военного Совета 1-го Белорусского фронта — лейтенант Телегин, только что окончивший летную школу и отправляющийся на боевую стажировку. Пилотировал — генерал-майор Грачев, здоровенный, тучный, очень приятный летчик.

Машина — отличная (И-47). Кожаные кресла, отличная изоляция, радио, патефон. Сын Телегина летел с баяном, играл. Играл и Шиманов, потом он решил играть на баяне, как на рояле, положил его плашмя, мы держали и растягивали меха, а он перебирал клавиатуру.

Затем играли в «козла» — карточного, и Шиманов подбивал даже на «очко» Слушали патефон.

Погода была превосходной. Долетели до Сарн, взяли прикрытие и через час были на месте — под Люблиным, недалеко от Вислы. Летели всего около 5.5 часов.

Встретил нас генерал какой-то, усадил в «Виллис».

— А самолет надо отогнать на другой аэродром, километров за 60–70. там будет безопаснее, — сказал он.

Поехали. Чистенькое шоссе. По бокам — польские деревни, аккуратные домики с палисадниками, женщины, одетые так, как у нас в городе, цветники, костелы.

Приехали на место. Новиков жил в помещичьем имении, небольшой двухэтажный дом, немного похуже шмурловского, небольшой парк вокруг, сам помещик умер когда-то, а помещицу немцы увезли в Варшаву зато, что она не разрешала им ловить рыбу в своих прудах.

Еще дорогой Шиманов показал мне наброски заготовленной статьи. Я забраковал их и сказал, что все надо делать заново.

— Но успеете ли? Завтра надо обязательно вылететь обратно.

— Чай и машинистку, — ответил я. — Успею.

Сразу по прилете я встретил генерал-лейтенанта Полынина Федора Петровича, командующего 6-ой воздушной армией. Когда-то, в 1936-38 году, я много сидел с ним и писал «записки китайского летчика» — он был в Китае, летал на Формозу, потопил японский авианосец в из главной реке (забыл ее название). Мы долго тогда думали, как подписать статью и решили поставить подпись «генерал Фынь-По». После Полынину дали звание Героя, я приехал, сообщил ему об этом, он был растроган. За время войны я его не видел, но часто получал от него приветы. Сейчас я напомнил ему о подписи.

— Да, — засмеялся он, — оказались пророками, стал генералом.

Спустя часа два Новиков позвал меня. Мы сели за маленьким столиком втроем (плюс Шиманов), он потребовал пива (мы привезли с собой ящик), и начали дело. Новиков был в генеральских брюках и в нижней белой рубашке, коротко-стриженный, невысокий, плотный, с энергичным лицом, негромким