потерял еще одну машину уничтоженной, три подбитые были взяты немцами на буксир и уже оттаскивались назад.
Бой продолжался уже три часа, и основной силой в нем были танки. Пехота бригады понесла чудовищные потери, фактически мотострелковый батальон был небоеспособен, и вся тяжесть сражения легла на танкистов Гусева и Рафтопулло. «Тридцатьчетверки» и БТ трижды ходили в атаку, оттесняя немцев к мосту, потери росли, но бригада еще сохраняла боеспособность, большую часть подбитых машин ремонтники смогли эвакуировать. Два раза советские и немецкие танки подобно коннице древних времен проходили сквозь боевые порядки друг друга, вступали в поединки: танк против танка, танк против пушки. Точку в бою поставил Лавриненко: обойдя по приказу комбрига лес севернее шоссе, он со своим взводом сумел прорваться к мосту, подбить средний танк и уничтожить два тяжелых орудия. После этого старший лейтенант отвел свои «тридцатьчетверки» за лес, прежде чем гитлеровцы сумели сконцентрировать на нем огонь.
К 16:00 немцы начали отход за реку. Катуков отвел танки на исходные позиции, сил преследовать противника уже не оставалось, нужно было заправить танки, пополнить боезапас. Многие экипажи потеряли людей убитыми и ранеными, нужно было произвести замену из тех танкистов, что лишились своих машин. Комбриг постоянно получал сообщения о потерях.
— В мотострелковом батальоне осталось сорок активных штыков, — сообщил Никитин.
Капитан казался железным — несмотря на чудовищное напряжение боя, оперативный отдел работал словно налаженный автомат, принимая и обрабатывая информацию, чтобы представить полковнику точную картину сражения.
— В противотанковом дивизионе из двенадцати орудий потеряно семь. Уничтожено два средних танка, один Т–34 и один KB повреждены, восстановят не раньше, чем через сутки. Рафтопулло потерял четыре БТ сгоревшими и два поврежденными.
Потери были чудовищными, цена победы оказалась слишком высокой.
— Еще один такой бой, — пробормотал Катуков, — и от бригады ничего не останется. Составь донесение командующему корпусом, напиши, что я прошу переподчинить мне полк НКВД. А здорово, Миша, опять атаку отражал?
Комиссар вошел в избу и тяжело сел на табурет.
— Я говорил с уцелевшими бойцами мотострелкового батальона, — глухо начал Бойко. — Знаешь, там был младший лейтенант, его взвод потерял две трети бойцов, но он с оставшимися удержал позицию, даже повредил легкий танк, танкисты потом добили. Знаешь, он плакал.
— Ничего удивительного. — Катуков наклонился над картой, пытаясь понять, хватит ли ему сил удержать эту позицию. — В бою держался на силе воли, а теперь отпустило.
— Ты не понял, — сказал комиссар. — Он плакал от злости. Он видел, как немцам сдавались бойцы соседнего взвода.
— Вон что. — Полковник выпрямился, аккуратно положив линейку поверх карты: — Ну, это уже по твоей части.
— Я знаю, — горько ответил Бойко. — Где–то я недоработал.
— Брось, — поморщился Катуков, — ты так говоришь, будто стоит только произнести пламенную речь — и все враз сделаются героями. Это уж каждый сам для себя решает, и потом, этот твой младший лейтенант — он же не сдался? Что там, Никитин?
Капитан положил телефонную трубку, и комбриг вдруг увидел, что обычно спокойный начальник оперативного отдела просто сияет:
— С левого фланга сообщают — к ним вышел Бурда.
— С чем вышел, — вздохнул полковник, — рожки да ножки, небось?
— Вся группа, — улыбнулся Никитин, — восемь танков, рота мотострелков, даже грузовик трофейный пригнали.
Катуков расхохотался, чувствуя, что напряжение, державшее его за горло весь день, понемногу отпускает:
— Интересно, чем они там занимались? А ну, давай его сюда.
— Что–нибудь есть из корпуса? — спросил Катуков, снимая кожаное пальто и ставя его в угол.
От дождя кожа намокла, и пальто, и без того тяжелое, словно налилось свинцом. Сегодня с утра они с начальником штаба объезжали новый рубеж обороны, на два километра восточнее предыдущего, и оба промокли до костей. Бригада по–прежнему седлала шоссе, занимая позиции по линии Ильково — Головлево — Шеино, скоро эти деревеньки, как раньше Ивановское, Казнаусев и Первый Воин, станут полем боя и тоже превратятся в груду развалин.
— Есть, — донеслось из угла.
Голос был знакомый, и полковник встал по стойке «смирно».
— Товарищ командующий…
— Вольно. — Лелюшенко усмехнулся: — Садись, Михаил, разговор будет долгий.
Катуков напрягся, вчера ночью он получил весьма неприятную телефонограмму от Федоренко. В ответ на просьбу переподчинить бригаде полк НКВД начальник ГАБТУ едко указал на то, что у полковника уже был мотострелковый батальон, от которого на сегодняшний момент осталось сорок штыков, и в заключение потребовал ежедневно представлять полноценные донесения о ходе боевых действий. Замечания, конечно, были справедливые, но легче от этого не становилось, и теперь Михаил Ефимович с тревогой ждал, что же ему скажет комкор.
— Действия бригады оценены высоко. — Сказав это, Лелюшенко замолчал, словно ожидая реакции Катукова.
— Кем оценены? — спросил комбриг.
— Мной, — генерал улыбнулся, — и Ставкой.
— Ставкой?! — Комбриг не мог сдержать удивления.
— Да. — Лелюшенко похлопал Катукова по плечу: — Просьбу твою я удовлетворяю — тебе придается полк пограничников полковника Пияшева, а также батарея гаубиц и батарея дивизионных орудий. Кроме того, гвардейские минометы капитана Чумака будут действовать в твоих интересах, хотя тебе не подчиняются.
Гвардейские минометы появились на позициях бригады вечером шестого октября. Капитан Чумак сказал, что может дать только один залп, и потребовал, чтобы ему указали цель. Комбриг пожал плечами и приказал Кульвинскому распорядиться. Начштаба предложил нанести удар по большой лощине за деревней Каменево — там вроде бы наблюдалось движение, то ли немцы там сосредоточивались, то ли, наоборот, использовали низину как прикрытие для отхода. Чумак некоторое время производил какие–то расчеты, затем долго играл углами возвышения направляющих, больше всего походивших на дырчатые рельсы. Одновременно с этим артиллерист посоветовал предупредить бойцов в окопах, дабы избежать паники, Катуков в ответ хмыкнул, но просьбу исполнил. Наконец все было готово, и Чумак сообщил на КП, что сейчас будет стрелять. I — Каков наглец, говорит «Держитесь там за что–нибудь», — усмехнулся Бойко. — Ну пусть дает, посмотрим…
И капитан дал. Выскочивший из избы комбриг не мог не признать, что залп реактивных минометов выглядит, по меньшей мере, впечатляюще: десятки огненных стрел прочертили ночное небо, их полет сопровождался чудовищным ревом и шипением. Катуков почувствовал, что ему и впрямь хочется броситься на землю, в горящих снарядах, что рвали ночь с выворачивающим душу воем, было что–то по–настоящему жуткое, они казались живыми, и от этого становилось не по себе. Ракеты летели по заметно различающимся траекториям, было очевидно, что применять это оружие можно только по площадям. Через несколько секунд над лощиной загрохотало и в небо ударили столбы огня, казалось, вспыхнула сама земля. Отстрелявшись, капитан извинился, что не может задержаться, моментально свернул батарею и уехал в неизвестном направлении, в лощине тем временем что–то сильно горело и время от времени взрывалось.— Не знаю уж, накрыли они там что или нет, — сказал наконец ошарашенный комиссар, — но даже если нет, думаю, обделались немцы капитально, надо же, какая бандура страшная…
Известие о том, что самоуверенный капитан будет время от времени постреливать по немцам, не могло не радовать, такое оружие наверняка здорово ударит противнику по нервам, если даже не нанесет
