– Я просто приглашаю тебя позавтракать, – направляясь куда-то в глубь очередного длиннющего замкового коридора, сообщил он таким тоном, будто приглашал ее на party в гламурный клуб.

Инга шла рядом и косилась на парня. В принципе, от завтрака можно было бы и отказаться. Мама набила багажник всяким-разным к новогоднему столу, наверняка сейчас в их левом крыле все это выставляется на стол… то есть, конечно, на пол. Лобстеры, раковые шейки, клубника… Замороженная. И без того мерзнущую в одном свитере Ингу передернуло.

В этот момент парень распахнул дверь – и ее враз окутало тепло и… головокружительный запах горячей выпечки! Перед ней была самая настоящая замковая кухня. Длинный, как полотно железной дороги, стол – бледно-золотистые доски еще пахли свежим деревом, соперничая с ароматом выпечки. Дышали смолой дрова, пылая в огромной печи… Маленькая старушонка со здоровенной, вдвое больше нее лопатой выхватывала из огненного жерла аккуратные золотистые хлебы.

– Обалдеть! – выдохнула Инга, когда хлебы аккуратными рядами выстроились на такой же золотистой поверхности стола. Она почувствовала, как желудок сжался в тугой комок, потом жадно распрямился и завопил: «Хочу!» Рот наполнился слюной.

– А як же – звичайно ж обалдеть! – распаренная старушонка метнула на стол последний хлеб – пламя очага оранжевыми сполохами просвечивало сквозь ее встрепанные волосы. – Неделю-то назад у меня ще горело все – а зараз бачишь, як приноровилась к древней печке старая тетка! – И она улыбнулась Инге во весь щербатый рот. Потом вдруг сдвинула редкие брови, словно вспомнила, и повернулась к светловолосому: – Павло! Ты на що ее сюда привел?

– Привел и привел, правильно сделал. Не с тобой же, старой кочерыжкой, парню поза деревней… чи поза замком прогуливаться… а тут дивчина приехала! Ты б ребятишкам краще молока с хлебом дала!

Инга обернулась. На дальнем конце стола восседал дедок-староста и лукаво поглядывал на нее. Дед казался похожим на эдакого доброго домовика… а у Инги все хорошее настроение враз улетучилось. Конечно! В деревне только старики, ну или такие, как Ганна… Здесь просто нет других девчонок! Если бы она задумалась, она бы сама все поняла. Призраки и заблокированный туалет отвлекли ее внимание. А ведь она уже проходила такое, прошлым летом. Родители взяли ее с собой на майские в Швейцарию, где отец встречался со своим бизнес-партнером. Сын партнера учился в их же лицее. Он, правда, не относился к самоуверенным спортивным красавчикам, но тоже ничего, приятный парень… Отель был безмерно дорогой и рассчитанный на «тихий отдых», то есть сплошные старички и толстые импортные тетки со слюнявыми собачонками. Из ребят только она и сын партнера. Они носились по выложенным, как по ниточке, дорожкам парка, катались на роликах, а один раз взяли велики напрокат и удрали в ближайший городок, тихий и сонный… Потом все вернулись в Москву – и когда она с улыбкой до ушей разлетелась к тому парню в лицейском коридоре, он просто обошел ее, как столб, и удалился со своей постоянной девушкой. А на вопрос «Что у нее есть такого, чего нет у меня?» Инга могла совершенно четко ответить: прямой, а не курносый нос, длинные ноги и грудь.

Да, да, именно грудь. Взрослые считают, что в четырнадцать лет девочки уже должны нравиться мальчикам – это нормально. Но почему-то они глубоко убеждены, что длинные ноги, плоский живот и хоть какая-нибудь грудь не имеют к этому никакого отношения, и мальчики выбирают девочек потому, что те… милые! Как диснеевские Белоснежка, Русалочка и принцесса Джасмин. Которым мультипликаторы, кстати, не забывают нарисовать длинные ноги, плоский живот и… грудь тоже! Интересно, без всего этого диснеевских героинь считали бы такими милыми? Так что на самом деле и то, и другое, и даже третье имеет значение не только в четырнадцать лет, но уже с детского сада! А девочкам с пятью лишними кило, похоже, предназначено встречаться с мальчиками, только когда у тех нет выбора! Наверное, чтоб исполнить мамину заветную мечту и удачно выйти замуж, Инге придется уйти в горы – не в Карпатские, а куда-нибудь на Тибет – и оказаться единственной на горном пике невестой для временно ушедшего в отшельничество московского красавца-миллионера из хорошей семьи. И пожениться надо раньше, чем они спустятся в долину, а то ведь сбежит. К какой-нибудь с длинными ногами и всем прочим. Хотя тибетки, вроде, все коротконогие…

Старушонка поглядела на изменившееся лицо девочки и неожиданно проворчала:

– Не слушай мужиков, воны колы молодые, все мов дубы – крепкие и дурные, а как возраста наберут… – она покосилась на деда, – то вже как старые пни – трухлявые и ще бильш дурные. – И она здоровенным ножом отрезала от свежевыпеченного хлеба здоровенную краюшку и налила в глиняную кружку молока.

Хлеб был таким пышным, что хотелось ткнуть в него пальцем. Инга украдкой и ткнула – и тут же обнаружила, что светловолосый красавчик с интересом наблюдает, как она то прижмет, то отпустит мякиш. Инга смутилась, куснула от своей горбушки, хлебнула молока… Молоко она не любила. А это, явно добытое непосредственно из живой козы, а не из нормального пластикового пакета, вызывало у нее большие сомнения. Но от кружки тянуло жаром, а Инга все еще чувствовала себя промерзшей – и выпила все до капли. А теперь пора возвращаться в их левое крыло – чем дальше от этого светловолосого красавчика, тем лучше. И сидеть там до самого отъезда – все равно без шубы ей никуда не выйти. Еще ведь придется маме объяснять, куда шуба делась… Нет, все-таки счастья нет!

– Спасибо, тетя Христина, – прикончив свою порцию, деловито поблагодарил старушонку парень.

– Та пожалуйста! – Под руками бабки в огромной миске пеной поднималось тесто, и она тут же принялась выкладывать его на здоровенном противне причудливо закрученными кренделями. – Ты, Павло, не спеши. Ты мне сперва воды ведра два натаскай, а потом уже с дивчиной гуляй.

Парень скорчил недовольную гримасу, но все-таки кивнул:

– Сделаю, теть Христин. Только сперва твою шубу заберем, – заговорщицки прошептал он Инге, похоже, совершенно не интересуясь ее сложными переживаниями.

– Ты знаешь, я, наверное, лучше пойду к себе… Что, мою шубу? – Тут только Инга сообразила, куда ей предлагают идти. – Думаешь, Ганна ее отдаст?

– Мы ее и спрашивать не будем. Это ж твоя шуба. – И он поднялся.

Инга осталась сидеть. Она только что приняла твердое решение вернуться к родителям и их гостям – и, сцепив зубы, провести с ними все предстоящие дни. Это, конечно, будет тяжким испытанием, но все-таки лучше, чем ощущать, что симпатичный парень обращает на тебя внимание исключительно потому, что ты единственная девочка на все окрестные горы. Но шуба! Добыть шубу раньше, чем мама засечет ее пропажу. А ведь если мама дознается, что шуба попала к Ганне… У-у-у, при ее нынешнем настрое она вполне может повести в крестовый поход левое замковое крыло на правое!

Инга решительно сдвинула брови и тоже встала. Вовсе не обязательно все время думать, почему этот парень обратил на нее внимание! Наоборот, это она собирается использовать его – например, для добычи шубы, – а потом уехать и забыть даже, как его зовут! А кстати…

– Тебя Павлом зовут, да? – вспомнив слова тетки Христины, уточнила Инга.

– Вообще-то Паулем, – пожал плечами он. – Отца в Германию работать пригласили, и там он на немке женился. Мы в Мюнхене живем, а сюда я к бабке Олесе на каникулы езжу. А ты Инга, я знаю.

Инга кивнула – если он из Германии, это все объясняет: и акцент, и стильную внешность…

Замковыми коридорами они вышли в центральный зал – белье оттуда уже исчезло – и начали подниматься на галерею.

– Твоя бабушка на самом деле ведь никакая не ведьма? – спросила Инга, чтобы чем-то заполнить повисшую паузу.

Раз он из Германии, по крайней мере, можно не опасаться, что в школе он пройдет мимо нее, как мимо столба. Просто потому, что в школе они никогда не встретятся!

– На твоем месте я бы не была так уверена! – с явной угрозой сказал каркающий голос, отвечая то ли на произнесенный вслух вопрос, то ли на Ингины мысли. Одна из дверей распахнулась, и выцветшие глаза с маленькими красными веками в упор уставились на нее, нос двигался туда-сюда, как у пришельца Альфа, – казалось, этим носом, как антенной, старуха сканирует Ингу от зимних ботиночек до растрепанных волос. Беззубый провалившийся рот задвигался, будто что-то пережевывая, и, не отрывая от Инги круглых выпуклых гляделок, бабка Олеся вдруг забормотала:

– Die Sonne hebt sich noch einmal/Leuchtend von Boden empor…

И прежде, чем Инга успела сообразить, что старуха продолжает то самое стихотворение, что вчера на въезде в замок читала Амалия, голос жуткой бабки стал загробным, потусторонним, глаза ее закатились под веки и она взвыла: