– Вы что, сдурели? – крикнул Кирилл Петрович и бросился их разнимать. – Ну, Григорьев?

– Гад? – рычал Григорьев. – Какое право ты имеешь так говорить о ней?!

Начальник СКБ наконец разнял их.

– Я тебя уничтожу, – тихо пообещал Бакланский Григорьеву.

– Чтоб вас! – крикнул начальник СКБ. – Одевайся, Бакланский. Поехали. Завтра я сам буду на защите, хоть я и не член комиссии. А в Усть-Манске я с вас обоих штаны спущу! Выговорами вы не отделаетесь.

Все. Завтра защита будет провалена, – думал Бакланский, лежа в постели. Ищи выход! Ищи выход!

Нужна идея, сногсшибательная, которая разоружила бы комиссию, ошеломила бы ее, повернула все в другую сторону! Вроде летающих тарелок. На пустой крючок комиссию не поймаешь. Что-то должно быть. Что-то должно быть… Вроде бы блеснула где-то в подсознании мысль-спасение и угасла. Стоп. Это было где-то совсем рядом, недавно, вчера. Что? Комиссия, эксперимент, ошибка в монтаже, неудача, исправление, скрытое недовольство комиссии, встреча начальника СКБ, гостиница, этот дурацкий телефон и комиссия к нему впридачу. Катя, пощечина. Круг! В каком месте разорвать?

И надо было проявиться феномену телефона именно в момент защиты! Не позже, не раньше. А именно в момент защиты… Время… Григорьев свихнулся на телефоне. «Эффект телефона» возник в момент, совпадающий с защитой. Совпадение? Возможно. Но не обязательно. Ведь исчез же вчера после полудня этот феномен. Почему после полудня? С чем тут связь? И в это же время возник в других городах. Но другие города сейчас его мало интересовали. Марград…

А не связано ли как-то появление эффекта с их приездом в Марград? Еще один шаг, и можно буде предположить, что Григорьев – пришелец, а их система – замаскированная летающая тарелка. Вот так по совпадению фактов во времени, а не из их связи, и возникают бредовые гипотезы.

Бакланский поднялся с постели, оделся, побрился в ванной безопасной бритвой, чтобы не шуметь электрической, оставил на столе записку матери и Кириллу Петровичу, чтобы не волновались, и вышел на площадку, осторожно прикрыв дверь.

На улице было прохладно, но сухо, и уже чуть брезжил рассвет. Сначала Бакланский шел просто, куда глаза глядят. Нужно было развеяться, дать продуть себя ветерку. Но затем Бакланский поймал себя на мысли, что идет куда-то, твердо придерживаясь определенного направления. А еще через два квартала он уже знал, что идет на телефонную станцию к своей машине.

Григорьев курил, лежа в постели и поставив пепельницу рядом с кроватью. Всю жизнь он считал себя счастливцем. Все, вроде бы, удавалось ему. Правда, он и не ставил перед собой великих целей, но зато никогда и не ушибался больно. Жил да жил. И вот наступило время оглянуться. А что там было в прошлом? Так, что-то невзрачное. И не боль от того, что не совершил ничего стоящего, а боль другая – что свое среднее и обыкновенное прожил на удачу – резанула его душу. И два человека встретились на его пути. Катя – любовь, его первая, настоящая. Не влюбленность, не увлечение. И подойти к ней с нечистой совестью было нельзя. И второй – тот Сашка, который несколькими словами, вроде оброненными невзначай, заставил его понять, кем же он был на самом деле.

Нет, наполовину честным быть нельзя. Наполовину подлецом быть нельзя. И стать человеком нельзя, лишь захотев этого.

С темой развал. Ничему он не помог. Ничего не доказал. Добился только того, что вытурят его из СКБ. Но это лишь обидно, не больно. Больно другое. Даже то, что он помог Кате с чемоданами, обернулось для нее горем. И хорошенькую девочку Галю Никонову обидел.

В прошлое вернуться нельзя. Время необратимо. Но ведь он действительно считает, что они не сделали свою тему, он действительно любит Катю и не может любить Галю Никонову. Теперь, когда он не лгал, все разваливалось под его руками. Почему?

Григорьев выбрался из постели, подошел к телефону, набрал номер, спросил:

– Сашка? Ты? – Ему ответили лишь частые гудки.

В этот день никто из членов комиссии не опоздал. В десять часов с минутами комиссия уже начала работать. Пришел и Кирилл Петрович. Он хотя и не имел решающего голоса, но все же мог выступать, участвовать в обсуждении и тем самым влиять на окончательное решение.

Данилов сегодня светился. Даже защита казалась ему праздником. Он уже видел сегодня Галя Никонову и в перерыве опять может увидеть ее, и весь вечер они снова будут вместе.

Перед началом защиты к Данилову и Григорьеву подошел Карин и от имени администрации института предложил им недельки две поработать в его лаборатории. Данилов, конечно же, согласился. А Григорьев сдержанно отказался. Данилову могут разрешить. А его ни Бакланский, ни Кирилл Петрович здесь не оставят. Нечего и надеяться.

Григорьев с утра даже не хотел здороваться с Виктором Ивановичем, но тот поздоровался первым. Словно между ними ничего и не произошло. Александр ответил, но больше не подходил к своему шефу.

А с тем произошла какая-то перемена. Он, конечно, в любых переделках умел держать себя в руках, этим часто и выигрывал в безнадежных ситуациях. Но сегодня с ним произошло что-то особенное. Это могли заметить только Григорьев и Кирилл Петрович. Тот, как только явился в институт, сразу же спросил:

– Ну что, Виктор Иванович? Есть у нас еще шансы?

– Есть, Кирилл Петрович. У нас есть все сто шансов из ста.

– Что-то из одной крайности в другую. Григорьев что-нибудь…

– Григорьев меня теперь не интересует вообще. Нет такого человека.

Председатель комиссии предложил начать работу. Перед ним лежал список выступающих.

И чем дальше шла защита, тем отчетливее становилось, что тема Бакланского провалилась. Были, правда, выступления и в ее защиту, но они сводились в основном к тому, что результатов этой темы ждут во многих отраслях науки и техники.

– Ну, Виктор Иванович, – сказал Анатолий Юльевич. – Ваше слово.

– Заключительное слово, – усмехнулся Бакланский. – Как на суде.

– Что вы, что вы! У нашей комиссии совсем другие функции.

– Ну, хорошо, – сказал Виктор Иванович. – Я выслушал всех выступающих. Критика и замечания во многом были правильными. Мы ведь не святые. Недостатки есть у всех, в том числе и у нас. Возможно, мы пошли неправильным путем при разработке своей темы, хотя, повторяю, в науке и технике много путей, и не всегда сразу видно, какой путь правильнее.

– Здесь-то было видно, – успел вставить Громов.

– Видно? – переспросил Бакланский. – Видно, как и всегда, только до ближайшего поворота. Что за поворотом, не знает никто. Вот вы идете своим, по-вашему, правильным путем. Дорога ясна, не так ли?

– Более-менее… чтобы можно было начинать работу, – ответил Громов.

– А что будет за вашим поворотом? Проспект? Тупик? Во-первых, еще не доказано абсолютно достоверно, что наша система ни к черту не годится. Кое-что она делает прекрасно. На худой конец, может управлять станками. Пусть похуже, но может делать и все остальное. Громоздкая? Да. Жрет много энергии? Да. Тяжелая? Да. Недостатков много. Но ничего совершенного пока нет и у вас. Все тоже в стадии разработок. Я уже сказал, что наша система кое-что может. Но она может и еще одно, чего пока не может