Зайдем в какое-нибудь кафе. Будем сидеть и рассказывать друг другу сказки. Мне и нужно-то всего – видеть тебя. А зачем мне это нужно, я не знаю. Может, тебе захочется узнать, как там, у нас, в Усть-Манске, спросить про свою дочь. Я ведь видел ее. Только я к ней не подходил, потому что она была с бабушкой, а бабушка не должна знать меня. Никто ведь не знает, что мы чуть-чуть знакомы с тобой…»

Она странно на него посмотрела. А он ничего не понял в ее взгляде. Они молчали. Нужно было разойтись или что-то сказать. Лучше разойтись. Она сказала:

– У нас с гостиницей ерунда получается. Сегодня придется что-то делать, просить, чтобы оставили еще на несколько дней, или искать новую.

– Я помогу вам.

– Нет-нет. Нас ведь трое. Что-нибудь придумаем.

– Значит, я вас больше не увижу?

– Не знаю. Наверное, – произнесла она тихо, глядя в сторону, потом резко вскинула на него взгляд своих больших глаз: – Ах, вся эта история не стоит выеденного яйца.

Она все смотрела на него, отталкивая и притягивая одновременно.

– Да, – сказал он. – Для вас это все, наверное, действительно не имеет значения.

– Я устала, – сказала она. – Я пойду. Я уже и так опоздала.

– Идите, – кивнул он.

Она пошла не оглядываясь.

– Катя! Я видел перед отъездом вашу дочь. Она здорова. У нее все хорошо.

Она остановилась, обернулась.

– Правда?! Это правда? А мне снилось, что она заболела. Я хотела уехать…

– Она здорова.

– Спасибо, Санчо.

Она снова совладала с собой, пошла и оглянулась уже на ступенях. Наверное, в это мгновение ему нужно было подбежать, и все было бы хорошо…

Бакланский на всякий случай составил схему нелепостей, которые нагородили Григорьев и Данилов. Он еще припомнит им путаницу с подключением, сунет в нос им эту бумажку! Своим работникам таких вещей прощать нельзя.

Наступило время обеда, и вся комиссия отправилась в соседнее кафе. Бакланский отправил и Данилова, но сам остался. И пока они обедали, он еще раз облазил машину и все проверил, прокрутил, пока не успокоился. Нет, товарищи члены комиссии, здесь комар носа не подточит! Придется все-таки вам подписать акт!

Через час члены комиссии начали собираться.

– А погода-то разгулялась, – сказал Данилов.

– Что? Погода? – переспросил Бакланский. – Я вам с Григорьевым покажу погоду! Своих забудете!

– Да я так, – сконфузился Данилов.

– Нет, погода, что ни говорите, сегодня прекрасная, – сказал Карин. – Солнце, и не очень жарко. Самая хорошая для работы.

– Ну что ж, я рад, – сказал Бакланский.

– Что-нибудь еще нашли? – поинтересовался председатель комиссии. – Жаль, что заминка произошла.

– Очень жаль, – согласился Бакланскйй. – Тут, Анатолий Юльевич, элементарная ошибка получилась. Не спали наши товарищи две ночи, вот и напутали немного. Я уже все сделал как требуется.

В помещение вошел Григорьев. Он негромно поздоровался со всеми. Бакланский косо взглянул на него и отметил, что тот сегодня какой-то легкий, пустой, что ли, выжатый. «А был весел, – подумал он, вспомнив телефонный разговор. – Впрочем, я тогда тоже был весел…»

Бакланский подошел к Григорьеву и сказал:

– Твои похождения интересуют меня постольку, поскольку от них, видимо, зависит твое поведение на защите. Будь добр, помогай мне. Вы тут с Даниловым такое напороли! И из-за этого могла сорваться защита. Перестань быть младенцем.

– Я не младенец и похождениями не занимаюсь, А что касается сомнительного направления нашей работы, то его защищать я не намерен.

– Опять за свое! Зря я тебя вызвал. В Усть-Манске ты никогда не возражал.

– Прозреть никогда не поздно.

– Прозреть! Слово-то какое! Да за одно то, что вы тут с Даниловым натворили, вас нужно гнать в три шеи.

– Ну так гоните…

А Данилов стоял в стороне. Лучше сейчас на глаза Бакланскому не попадаться. Все равно в Усть- Манске отметит чем-нибудь: или выговор объявит, или премию урежет.

– Виктор Иванович! – позвал Бакланского Согбенный, и тот отошел от Григорьева.

Александр постоял один, потом подошел к Данилову:

– Что мы тут с тобой напутали?

– А! Это все я. Ты же входом и выходом машины не занимался… Не волнуйся. Только я виноват. Но сейчас объяснять ему просто страшно. Когда до выговора дойдет, я все и скажу.

– Не волнуйся, Толя. Мне выговор тоже обеспечен.

– За что?

– За поздно проснувшуюся совесть.

К ним подошел Карин.

– Разлад, я смотрю, в святом семействе, – сказал он. – И не на шутку.

– А, – махнул рукой Григорьев. – Тут вряд ли что можно изменить. Ну вот вы, например, вы же прекрасно понимаете, что путь, выбранный нами, может привести только в тупик.

– Я это знаю, – спокойно согласился Владимир Зосимович.

– А если знаете, то почему молчите?

– Но ведь и вы, Александр, знали это. Возможно, раньше меня.

– Скорее догадывался, но интересно было работать. Собирать из кубиков небоскреб. Соснихин и Бурлев – те пытались что-то изменить, но Виктор Иванович их быстро взнуздал. Я дозрел здесь, в Марграде. Кстати, не без помощи своего странного телефона.

– То есть – однофамильца!

– Вряд ли просто однофамильца. Я понял, почему Бакланский за меня схватился, когда я заикнулся о поездке в Марград. Ведь он думал, что я совершеннейший дурак, у которого только баба на уме. А поэтому, как попугай, буду повторять все за шефом и, где надо, голосовать обеими руками.

– Обидно?

– Обидно… И злость на самого себя, что дал немало поводов думать о себе, как о пешке.

– А не жаль, что пропадет труд сотен людей?

– Жаль. Очень жаль. Но в дальнейшем может быт загублено еще больше труда. А наш – все равно пропащий.

– Ну, хоть без большого треска.

– Вы думаете, если тему примут и диссертация испечется, то Бакланский на этом успокоится?

– Надо полагать, в дальнейшем ему встретятся не только дураки…

– А наша комиссия – с комплексом неполноценности?

– Ну, не сказал бы, – усмехнулся Карин.

– Это еще как знать!