памятник - в сквере на Арбате, более отражающий его внутреннее состояние. Так и у моего деда есть памятник в Тбилиси в районе Ортачала. Там дед сидит в кресле, у него задумчивый и сосредоточенный вид. На мой взгляд, конечно, этот памятник больше похож на реального Дмитрия Гулиа. Кстати, памятник цел, и слухи о том, что его снесли грузины во время грузино-абхазской войны, не обоснованы.

Я помню 'дедушку Дмитрия', когда он по утрам вставал с постели и, надев пижаму, выходил со своей любимой палкой на застеклённую веранду, где мы обычно обедали. Эта веранда играла роль холла, где кто-нибудь постоянно находился. Усы у деда утром хаотично торчали в разные стороны, и если он был в плохом настроении, то громко говорил: 'Кхм!' и, палкой или ногами, расталкивал стулья, попадающиеся на его пути. Он шёл к своему любимому плетёному креслу на открытой части веранды, где виноградник особенно густо обвивал перила, и казалось, что кресло подвешено на виноградной лозе. Там, в этом кресле, дед сидел часами.

Если же настроение деда с утра было хорошим, то он, проходя по веранде, затягивал абхазскую песню:

- 'Оу райда, сиуа райда, оу!' - и так далее, или другую:

- 'Оре раша, раша орера, оу!' - с соответствующим продолжением (если, конечно, я правильно передал эти звуки в русской транскрипции).

Или, указывая на сливочное масло, которое обычно стояло в маслёнке на холодильнике, спрашивал бабушку:

- Лёля, это масло или сало?

- Масло, Дыма, масло! - начиная сердиться, отвечала бабушка. Она звук 'и' произносила твёрдо, и получалось что-то вроде: 'Дыма'.

- А где сало? - тем же тоном спрашивал дедушка.

- Нэту у нас сала, Дыма, нэту! - заводилась бабушка.

- Кхм! - произносил дед и шёл дальше.

Эти вопросы я слышал каждый день. Видимо, дедушка их задавал автоматически, думая совершенно о другом. А если он видел на веранде меня, то заходил, с его точки зрения, незаметно сбоку, и быстро ухватывал меня за шею крючковатой рукояткой своей палки. Затем притягивал меня этим 'крючком' к себе и, делая страшные глаза, произносил армянские слова: 'Инч хабарес? Глхт котрац?' (Искажённо по-армянски: 'В чём дело? Голову разбил?'). Мне кажется, что он и не вникал в суть произносимого. Ему или нравилась, или, может, его раздражала сама музыка этих фраз; согласитесь, она необычна!

Утром каждый день приходила медсестра делать ему укол инсулина. Он очень неохотно соглашался на укол, постоянно повторяя: 'Кхм!'. А если было больно, то громко причитал: 'Ай-яй-яй, ай-яй-яй!'.

Дед очень не любил своей диабетической диеты, и когда представлялась возможность, хватал запрещённый ему продукт, допустим, солёный огурец, и пытался улизнуть от бабушки, по дороге съедая этот огурец.

Однажды я увидел деда, когда ему впервые показали электрическую бритву. Он, сидя за столом перед зеркалом, долго рассматривал её, то включая, то выключая, и приговаривал: 'Придумают же такое, надо же!'.

Обеды в доме готовились или на дровяной печке или на электроплитке. Газа, разумеется, не было и в помине. И вот электроплитка как-то раз перегорает. В сороковых-пятидесятых годах спирали у плиток были открытыми, их свободно можно было вынимать. Перегоревшую плитку обычно выбрасывали и покупали новую. Починять их никто не умел. А я взял и соединил концы перегоревшей спирали, ещё и, как следует, укоротив её. Спираль, естественно, накалилась на славу. И вот я слышу как-то вечером разговор деда с бабушкой.

- Лёля, ты знаешь наш Нурик - гений!

- Почему, Дыма?

- Плитка сгорела, а он починил её так, что она теперь огнём горит! Ты понимаешь, Лёля, на фабрике не могли так сделать, а ребёнок починил - и огнём горит!

Моей маме дедушка на полном серьёзе рассказывал, что воробей, который сейчас сидит на ветке - это его знакомый воробей.

- Ты понимаешь, Марго, я поехал отдыхать в Кисловодск, гляжу, а мой воробей за мной прилетел и сидит на ветке возле меня!

Мама, конечно же, соглашались с ним и ахала от удивления.

Я помню деда на праздновании его юбилея в Тбилиси в 1954 году, когда ему исполнилось 80 лет. Чествование происходило в театре Руставели - главном театре Тбилиси. Один из докладчиков, как и все, поздравил деда с юбилеем, а потом и говорит:

- Дмитрий Иосифович, вам уже 80 лет, а вы всё работаете и работаете! Пожалейте себя, отдохните, поживите в своё удовольствие!

Как только дед услышал эти слова, то тут же без спроса и регламента, вышел из президиума на трибуну к микрофону и громко сказал:

- Кхм! Если вы услышите, что Гулиа перестал работать, то знайте, что Гулиа умер! Не прекращу я работать, и не надейтесь! - он гневно стучал палкой по полу, и стук этот громоподобно усиливался микрофоном.

Мы часто путешествовали на автомобиле по Абхазии с дедом, тётей Татьяной (Татусей), и моим двоюродным братом Димой, который младше меня на 4 года. Дедушка знал много абхазских легенд, притч, поверий и т.д.

Проезжая как-то по шоссе между Гудаутами и Гагрой, он обратил внимание на плоский камень-островок, находящийся довольно далеко от берега. Каждая волна покрывала этот камень водой, и затем, когда она отходила, камень снова обнажался. Таким образом, камень этот, как бы, то тонул, то выплывал. Этот камень-остров имел своё название по-абхазски, что-то вроде 'Камень Ахыц' (опять я могу ошибаться в транскрипции!). И дедушка сказал, что есть в Абхазии проклятие (а там любят проклинаться, мамалыгой их не корми!), которое переводится на русский язык так: 'Чтобы тебе оказаться на камне Ахыц!' То есть, чтобы тебе постоянно тонуть и выплывать!

Какие-то легенды постоянно повторяют экскурсоводы по Абхазии, эти легенды уже успели набить оскомину. Например, про озеро Рица: что горы вокруг озера - это братья, сама Рица - сестра, а река Юпшара (страшная река в страшном ущелье, избави Бог даже во сне увидеть!) - это разбойник, который похитил Рицу. Но нужна богатая фантазия, чтобы эти все метаморфозы представить себе. А про камень Ахыц никто из экскурсоводов не рассказывает - а холодок по коже проходит. Не дай Бог очутиться на этом камне зимой, да ещё не умея плавать! Б-р-р!

Или, проезжая мимо какого-то селения, дедушка улыбнулся и рассказал (рассказ в моём изложении):

'В этом селении была корчма. Мой отец Урыс однажды остановился здесь, и у него ночью украли коня. Утром он созывает хозяев корчмы и заявляет им: 'Или верните мне коня, или я сделаю то, что сделал мой отец Тыкуа, когда тридцать лет назад, в этой же корчме у него тоже украли коня!' Что такого ужасного сделал Тыкуа, он не говорит, но клянётся-божится, что непременно сделает это. И как на грех, никто из стариков не помнит, чтобы тридцать лет назад на корчму обрушились какие-нибудь страшные несчастья. Но любопытство взяло верх над природной кавказской клейптофилией (не ищите в словарях, это слово я только что придумал - 'любовь к воровству' по-гречески!) и ему вернули коня. Но вежливо попросили рассказать-таки, что же сделал дед Дмитрия - Тыкуа, когда у него тридцать лет назад в этой корчме украли коня.

- А ничего особенного, - ответил Урыс, вскакивая на своего коня, - просто взвалил седло себе на шею и ушёл пешком!

Ну, всё, заканчиваю повествование, вспоминая слова дедушки, обращённые к молодым писателям Абхазии:

- Пишите, пожалуйста, чуть короче. И чуть веселее :