признался мне, приехал из-за квартиры. Григорий Арамович был лет на пять старше меня, полный, сутулый, с грустными чёрными глазами, в которых отражалась вековая скорбь вечно угнетённого армянского народа.

Он был очень обрадован, что я тоже с Кавказа: - родная душа, - говорит, - будет с кем поговорить! И тихо предупредил: - со Стукачёвым не откровенничай, он оправдывает свою фамилию!

Стукачёв собрал лекторов кафедры и предложил поделиться со мной 'нагрузкой'. Лекторы мялись, не желая отдавать своих 'потоков', а поручить вести за кем-то из неостепенённых преподавателей семинары, кандидату наук было неэтично. А Поносян предложил вообще не загружать меня до весны, дескать, пусть новенький освоится, подготовит свой курс лекций, и так далее. На зарплате же это не отражалось - тогда все получали ставку, независимо от нагрузки.

На том и порешили, и я был очень рад этому - не надо было готовиться к занятиям. Так и 'болтался' по общежитию, по городу, начал тренироваться в зале штанги при институте. Поносян жил в другом - преподавательском общежитии, расположенном далеко, а моё, фактически, было во дворе института.

Но день ото дня мне становилось всё скучнее и скучнее. Ни одного приятеля, а главное - приятельницы! И начал я потихонечку попивать в одиночку, дальше - больше. Вот так, начиная с утра, наливал себе в стакан грамм сто водочки и шёл на кухню жарить яичницу. В столовую или ресторан в Тольятти тех лет не пробьёшься - километровые очереди. Сижу в своей келье, слушаю, как мимо моей комнаты ходят студентки, а шлёпанцы их - 'хлоп-хлоп' по голым пяткам. Я аж дверь запирал, чтобы ненароком не выскочить, не схватить какую-нибудь из тех 'голопятых', да затащить в комнату и изнасиловать. А там - хоть трава не расти! И наливал новую 'дозу' в стакан.

Заканчивался октябрь, в Тольятти уже несколько раз шёл снежок, но таял. Дул ледяной пронизывающий ветер. Я надевал своё 'комиссарское' кожаное пальто, которое мне купила в Москве Таня.

Последний раз я ехал в Тольятти через Москву. Пару дней провёл с Таней, рассказал ей об изменениях в моей жизни. Она, посмотрев, как я был одет, немедленно повела меня в комиссионный магазин и купила длинное чёрное кожаное пальто с меховой подстёжкой, которую можно было и снимать. Это пальто застёгивалось на металлические пуговицы, а кроме них был и широкий пояс с металлической же пряжкой. Купила она мне также чёрную меховую 'ушанку' с кожаным верхом и опускающимся передом, и чёрные кожаные же перчатки.

- На Волге бывают сильнейшие морозы с ветром - дыхание Сибири! - пояснила Таня, - мигом в ледышку превратишься! Конечно же, деньги я выслал Тане сразу, как только получил 'подъёмные'. Когда я надевал всю эту 'кожу', то становился похож на комиссара времён гражданской войны. Пальто имело огромные холщёвые внутренние карманы, в каждом из которых помещалось по три поллитры. Находка, а не пальто! Пропал бы я без него, первой же зимой - холода зашкаливали за сорок три градуса, а при этом ещё и сильный ветер. Но наступления зимы я, возможно, и не дождался бы, не будь этого пальто, купленного мне любящей и любимой душой.

Наконец выпал устойчивый снег. Из моего окна, выходящего на запад, открывался вид на шоссе и бескрайнее поле. Очередной день мой прошёл в тех же мучениях сексуальной и трудовой недостаточности, что и раньше. Часам к четырём я выпил настолько сильно, что заснул. Проснулся я на закате, чего не пожелаю даже врагу, даже Гераклу Маникашвили или Домбровскому (а их в те годы я считал главными своими врагами!). Народная мудрость говорит, что сон на закате приводит к страшнейшей депрессии при пробуждении.

Так случилось и со мной. Меня разбудил луч заходящего за снежный горизонт огромного красного солнца. Я понял, что наступил вечер, а перспектив - никаких. Пить водку не хотелось, я был сыт ею по горло. Впереди - пустота, чёрная дыра, сплошная энтропия!

Я привстал с постели, случайно потянув за собой простыню. Обнажился край грязно-серого матраса с огромной иссиня-чёрной печатью 'ТФКПИ'. Я догадался, что это 'Тольяттинский филиал Куйбышевского политехнического института' - матрас был старый, ещё тех времён, когда наш Политехнический был филиалом.

- Ну и занесло же меня! - с ужасом подумал я и похолодел от этой мысли. - Москва, Тбилиси, теперь вот этот филиал: А дальше что? Дальше - ничего!

Я резко поднял голову и оглядел верх комнаты. Над окном с видом на уже зашедшее солнце проходила труба водяного отопления. Я выдернул из моего пальто кожаный пояс, просунул его конец в пряжку, образовав подобие петли, и забрался на подоконник. С этой высоты я увидел самый верхний краешек заходящего за снежный горизонт Солнца.

- Успеть, успеть! - забеспокоился я, и, лихорадочно стал завязывать узлом конец пояса на горячей железной трубе. - Успеть, пока не зашло! - бессвязно бормотал я, спешно просовывая голову в петлю. - Успеть! - как в бреду проговорил я, прыгая с подоконника.

Рывок за шею, затем - темнота в глазах, и вот я уже ощущаю себя лежащим на полу с петлёй на шее. Я взглянул на трубу - на ней торчал, завязанный узлом конец пояса. Порвался, порвался Танин пояс, не дал мне повисеть вволю! Я встал на колени и повернул петлю на шее оборванным концом вперёд. Пояс лопнул по косому шву; было заметно, что он сшит из мелких кусочков кожи и играл лишь декоративную роль. Воспользуйся я брючным ремнём, вынули бы меня из петли ещё не скоро:

Резкий стук в дверь прервал мои мысли; я, пошатываясь, подошёл к двери и отпер её ключом, торчащим из замка. В дверях стоял незнакомый молодой человек интеллигентной наружности.

- Меня зовут Геной, я живу в комнате под вами. У вас падало на пол что-нибудь тяжёлое? Гена взглянул на мой оригинальный галстук, на оборванный кусок пояса на трубе и всё понял. Он вошёл в комнату и затворил за собой дверь.

- Вы разрешите мне пригласить вас к нам на чай? Я живу с женой Леной и сейчас у нас в гостях ещё одна дама. Уверен, что вам сейчас необходимо развеяться. Только, пожалуйста, снимите этот ваш ужасный галстук!

Глупо улыбаясь, я снял 'галстук', бросил его на койку и пошёл за Геной. По дороге Гена сообщил мне, что он меня знает - что я новый доцент с теоретической механики, и что дама, которая у них в гостях, тоже живёт в нашем общежитии - она доцент с кафедры химии.

Мы зашли в комнату Гены, где за столом пили чай две женщины - одной лет двадцать, другой лет на десять больше. Я представился дамам и сказал, что у меня со стены свалилась тяжёлая полка с книгами и чуть было не зашибла меня.

- Я - Лена, - сообщила молодая женщина, работаю на 'Иностранных языках', а это - и она кивнула на женщину постарше - Наташа Летунова, она работает вместе с моим мужем на 'Химии'.

- Выпейте чаю! - предложила она.

- А как насчёт водки, у меня есть бутылочка? - осторожно спросил я.

Лена замотала головой, а Наташа заинтересованно посмотрела на меня огромными голубыми глазами и ответила неожиданной фразой:

- С большим и толстым удовольствием!

Голос у Наташи был низкий и хрипловатый. Мы встретились с ней взглядами, и я понял, что она - наш человек! Я сбегал наверх за бутылкой и 'мухой' спустился вниз. Лена достала из шкафа два яблока и нарезала их; поставила три рюмки - мне с Наташей и Гене, сама она не пила совсем.

- Давайте выпьем мой любимый тост - за жизнь! - предложил я, - по-еврейски это звучит так - 'лехаим!'.

Гена внимательно посмотрел на меня, хитро улыбнулся и пригубил рюмку. Наташа выпила залпом; я медленно и с удовольствием отхлёбывал водку - в голове у меня был ураган. Лена захлопала в ладоши и спросила, не еврей ли я (потом я узнал, что она сама - еврейка)?

- Учусь этому! - загадочно ответил я.

Гена весь вечер допивал свою рюмку, а остальное выпили мы с Наташей. По её реакции на знакомство со мной, я понял, что 'встретились два одиночества'. Она стала называть меня 'Нури', а я, её - 'Натой'. Вскоре она захотела спать и попросила проводить её; я заметил, что Наташу сильно 'вело'.

Провожать оказалось недалеко - она жила на первом этаже в конце коридора. Наташа отперла дверь, и, отворив её, быстро протолкнула меня в комнату, видимо, чтобы не заметили студентки. Затем она заперла дверь уже изнутри, но свет зажигать не стала. Достаточно света проникало через два окна, завешанные