Самое постыдное требование: во сколько каждый сам себя ценит, во столько же пусть ценят его и друзья. Разве редко бывает, что человек и духом слаб, и надежд на успех в жизни у него немного, но не следует ведь отсюда, что друг должен относиться к нему так же, как он относится к себе сам; скорее напротив – дело друга напрячь все силы и добиться, чтобы он воспрял душой, пробудить в нем надежду, заставить его думать о себе лучше.

«О дружбе», 16, 59 (165, с.421)

Подлинная дружба встречается реже всего среди вечно занятых государственными делами и борьбой за почести, и где тот человек, который откажется от высокой должности в пользу друга?

«О дружбе», 17, 64 (165, с.422)

Дружбе неведомо пресыщение, столь свойственное другим чувствам, она как выдержанное вино – чем старше, тем слаще.

«О дружбе», 19, 67 (165, с.424)

Самое трудное в дружбе – быть вровень с тем, кто ниже тебя.

«О дружбе», 19, 69 (165, с.424)

Тот, кому она (услуга) оказана, должен о ней помнить, а оказавший – не напоминать о ней.

«О дружбе», 20, 71 (165, с.425)

Есть (...) такие, дружить с которыми (...) тягостно из-за постоянства их опасения, будто их презирают; но случается это (...) лишь с теми, кто в глубине души уверен, что их и следует презирать.

«О дружбе», 20, 72 (165, с.425)

Давать же каждому можно лишь в меру сил – и собственных, и того, кому стремишься помочь. (...) Если ты и в силах оказать другому любую услугу, взвесь прежде, по плечу ли она ему.

«О дружбе», 20, 73 (165, с.425)

Все прекрасное редко.

«О дружбе», 21, 79 (165, с.427)

Существует (...) множество людей, одержимых странным – чтобы не сказать бесстыдным – желанием иметь другом такого человека, каким сами стать не в силах, и получать от него все, чего ему дать не могут.

«О дружбе», 21, 82 (165, с.427)

Надо судить человека, прежде чем полюбил его, ибо, полюбив, уже не судят.

«О дружбе», 22, 85 (165, с.428)

Справедливы слова, которые любил повторять, кажется, тарентинец Архит (...): «Если бы кто, взойдя один на небо, охватил взором изобилие вселенной и красоту тел небесных, то созерцание это не принесло бы ему никакой радости; и оно же исполнило бы его восторгом, если бы было кому рассказать обо всем увиденном». Природа не выносит одиночества.

«О дружбе», 23, 88 (165, с.429)

Мы, если нас побуждает быть честными мужами не стремление к доблести, а та или иная польза и выгода, хитры, а не честны.

«О законах», I, 14, 41 (166, с.164)

Самая большая несправедливость – желать платы за справедливость.

«О законах», I, 18, 49 (166, с.167)

...Человек обозрит небо, землю, моря и всю природу, (...) воспримет, можно сказать, существование самого божества, правящего и царящего над всем этим, а себя самого признает не жителем какого-то ограниченного места, окруженного городскими стенами, а гражданином всего мира, как бы единого града.

«О законах», I, 23, 61 (166, с.171–172)

У всех (...) две родины: одна по рождению, другая по гражданству. (...) Никогда не откажу я первой в названии родины, даже если вторая будет более обширной, а первая будет только входить как часть в ее состав.

«О законах», II, 2, 5 (166, с.174)

Магистрат (выборная власть) – это закон говорящий, а закон – это безмолвный магистрат.

«О законах», III, 1, 2 (166, с.203)

Высшим законом для них (консулов) да будет благо народа.

«О законах», III, 3, 8 (166, с.206)

Только тот оратор велик, который кажется великим народу. (...) Что одобряет толпа, то приходится одобрять и знатокам.

«О знаменитых ораторах» («Брут, или О знаменитых ораторах»), 50, 186; 50, 188 (174, с.293)

Я (...) уверен, что, хотя и существует великолепно написанная Софоклом «Электра», я (как римлянин) должен читать «Электру», плохо переведенную Атилием.

«О пределах добра и зла», I, 2, 5 (167, с.43)

От самой глубокой древности едва ли найдутся три пары истинных друзей.

«О пределах добра и зла», I, 20, 66 (167, с.69)