– Послушай, Джини. Сейчас не имеет значения, является ли рассказанное им правдой или ложью. Главное – в том, что Макмаллен сам верит всему этому. Верит страстно, без оглядки. Точно так же, как верит в страдания Лиз от деспотизма Хоторна. Здесь работают эмоции, очень сильные эмоции. Любовь и ненависть, гнев и ревность.

– Жажда мести?

Некоторое время они не произносили ни слова. Посмотрев ей в глаза, Паскаль вздохнул и поднялся на ноги.

– И это тоже. Боюсь, ты права.

Он снова начал вышагивать по комнате. Джини молчала, пытаясь найти в себе силы для непредвзятого суждения, что было весьма нелегко. Она больше не была беспристрастным судьей и знала это. Что-то побуждало ее опровергнуть сейчас все, что рассказал им Макмаллен. Стоило только доказать себе, что он солгал о нынешних проделках Хоторна, как сразу же повысилась бы вероятность того, что и его показания о прежних грехах Хоторна тоже ложь. А ей так хотелось верить, что Макмаллен лгал, пусть даже искренне заблуждался, рассказывая о тех давних событиях во Вьетнаме. О, как она жаждала, чтобы его слова оказались ложью!

Через некоторое время она подняла глаза на Паскаля. Джини знала, что он ждет, когда она заговорит.

– Можешь не сомневаться, – сказала она, – я тоже поверила Макмаллену. Во всяком случае, многому из того, что он нам рассказал. Это не может быть сплошным вымыслом. Слишком много событий произошло, и нельзя за каждым из них видеть только Макмаллена. Я уверена, в его утверждениях есть хотя бы доля правды. То, что происходило на протяжении всей минувшей недели, очевидно, является делом рук Хоторна. Если не его отца. Или же тот тип – Ромеро – действует независимо от них. Макмаллен не стал бы звонить мне по телефону. И он не стал бы вламываться ко мне в квартиру, чтобы так дотошно разбираться с вещами, которые я храню в память о Бейруте, потому что попросту не смог бы этого сделать. Он совсем ничего не знает о Бейруте, да и откуда ему знать? Нет, Макмаллен не пошел бы ни на одно из этих дел. – Девушка задумалась. – Вряд ли ему присуща жестокость. Конечно, в прошлом он мог убивать, и ты абсолютно прав, ссылаясь на его послужной список. Но едва ли он способен мучить животное. Я уверена, он не поступил бы так с Наполеоном.

– Я тоже так думаю, Джини, – поддержал ее Паскаль. – Я внимательно смотрел на него. На его руках – ни одной царапины. Никаких царапин ни на лице, ни на шее.

– Знаю, я тоже смотрела, – задумчиво уставилась она в угол. – Наполеон не сдался бы без боя. Надеюсь, ему удалось нанести мерзавцу хоть небольшой урон. Очень надеюсь.

Паскаль подошел и обнял ее, начав убеждать, что им обоим надо отдохнуть и хотя бы немного поспать. Они заснули. Однако их сон был внезапно нарушен.

В четыре утра зазвонил телефон. Он стоял возле кровати с той стороны, где лежала Джини. Не проснувшись до конца, она пошарила вокруг себя и сняла трубку. Услышав, как она сдавленно вскрикнула, Паскаль тут же проснулся и вырвал у нее трубку. Он сразу узнал его – этот медленный, скрипучий, приглушенный голос. Зажав трубку ладонью, Паскаль посмотрел на Джини. Побледнев от страха, она вжалась в подушку.

– Откуда ему известно, что мы здесь? – недоуменно шептала Джини. – Ведь мы тут под чужими именами, Паскаль. И мы не заказывали номер заранее.

Паскаль отвернулся. Секунду-другую он прислушивался к голосу в трубке. Незнакомец с наслаждением описывал, чего хочет от Джини, после того как она наденет черные перчатки.

– До самого конца, – скрипел он. – А теперь проглоти это.

Паскаль не знал, то ли закричать самому, то ли повесить трубку. Он еще не решил, что делать, когда тон внезапно изменился.

– Не забудь о нашем воскресном свидании, – сказал незнакомец. – Ты знаешь, куда прийти, Джини. Приходи, когда стемнеет. И надень свое черное платье, Джини…

В трубке раздался щелчок, потом зазвучали гудки. Паскаль рассматривал тени, лежавшие на полу комнаты, и в душе его поднимался страх за Джини. Он чувствовал, как панический ужас тисками сжимает сердце. Положив телефонную трубку, он крепко сжал Джини в объятиях. Ее тело словно одеревенело от испуга и напряжения.

– Что он сказал, Паскаль? Что он сказал?

– Ничего, любимая. Почти ничего, – погладил он ее волосы.

– То же, что и раньше?

– Да. А потом повесил трубку. Не думай об этом, любовь моя, – зная, что это всегда успокаивающе действует на нее, он перешел на родной язык, вспоминая все те нежные фразы, что говорил ей в Бейруте. – Soyez calme, tu sais que je t'aime, reste tranquille.[6]

Нежное убаюкивание, как всегда, подействовало безотказно: понемногу успокоившись, Джини тихо и размеренно задышала и в конце концов погрузилась в безмятежный сон. Но Паскалю было не до сна. Он пролежал остаток ночи, вглядываясь в темноту.

В пятницу, без четверти двенадцать, Джини уже сидела в нижнем зале бара-ресторана «Граучо». Ровно в двенадцать бар начал наполняться клиентами. Появилась кучка сотрудников рекламных агентств, потом – пара знакомых журналистов, актер, снискавший славу на озвучивании телерекламы… Однако того человека, из-за которого пришла сюда Джини, все еще не было. Джереми Прайор-Кент, близкий друг Макмаллена по школе и Оксфорду, не отличался пунктуальностью.

Она заказала минеральную воду, открыла газету и быстро просмотрела ее. На первой полосе самое видное место занимал материал о последней серии взрывов, устроенных людьми ИРА. Третья и четвертая пестрели статьями о нескончаемых скандалах в королевском семействе. На пятой красовался снимок супруги посла Соединенных Штатов. Вчера Лиз Хоторн посетила детскую больницу на Грейт-Ормонд-стрит. В настоящее время она председательствовала в комитете по сбору средств на благотворительные цели. На фотографии Лиз сидела в окружении маленьких жертв лейкемии. Ее лицо лучилось добротой и заботой.

Джини сложила газету. В бар ввалилось очередное пополнение, однако никто из новеньких не подошел