Это была  его  жизнь. Нельзя сказать, что он не любил её. Просто не знал никакой другой. Порой, что-то совсем непохожее он выносил из книг. Но это было лишь в книгах. Ему уже было известно – это не на самом деле. Нельзя сказать, что он тосковал и терзался в том, что его окружало, так стало намного позже, но ему не хватало...  чего-то. Чего, он не понимал. Этот сон, в сущности такой короткий, всего лишь сон, нечто, о чём  трудно в точности сказать, что это действительно было, пробудил в нём странную жажду. Тягу к тому, что не было ведомо, что невозможно было понять, что, сомнительно, существовало ли впрямь или только казалось.

Странный сон не был похож ни на один из виденных прежде. Да, как обычно, он спал сперва глубоко, беспробудно, потом стал змеёй, потом также нечаянно очнулся в постели утром. Но в обычных снах – эфемерных, расплывчатых, тех, по которым плутали неясные мысли, в которые  вторгалось дневное существование, в них не было ничего общего с полнотой чувств, с непередаваемой живостью, подлинностью всех ощущений, которые он  испытал. Правда, ничего похожего не случалось с ним и вне сна.

Что это было? Тогда этот вопрос даже не возник в его голове. Скорее, вспоминая, он думал – а было ли? – ведь длилось всего минуты, не  более.

Минуло несколько дней, а может и недель, уже неспособна в точности сказать память. Он  помнит  только, что  порой  думал  об  удивительном сне, приходя из школы, когда родителей не было. Помнит, что мешали звонки телефона, прерывали воспоминания. Минуло время – и нечто подобное  повторилось. Теперь Спирит  уверен, в ту ночь было полнолуние, хотя тогда ни Солнце, ни Луна, ни Север, ни Восток не несли в себе никакого смысла.

Ещё вечером при электрическом свете, он не мог себя ничем занять, не мог усидеть на месте, не хватало воздуха, не отпускало странное напряжение. Когда мама поцеловала и, поднявшись с его кровати, погасила свет и ушла, стало тяжелее. Он не мог спать и отчаянно ворочался, елозя головой по подушке. Томился без  сна. То налетали какие-то мысли, быстрые, скачущие, как картинки  в калейдоскопе, то сердце внезапно билось часто-часто, до жути пугая. Голова стала горячей, горло пересохло. Он  устал, как от изнурительной работы, но утерпел, не будил родителей, что спокойно спали за стеной, хотя так хотелось, чтобы кто-то помог.

На занавесках был странный серебряный отсвет. Он не видел такого раньше. Но как-то угадал, сейчас венец ночи и скоро будет светать. Прошлым летом он плыл с родителями на байдарке по бесконечной реке, и в такое же  время его разбудили. Тогда ночь была непохожей, непроглядно черной, без серебристых свечений, но он знал – именно в эти  часы его разбудили, чтобы показать рассвет над рекой.

Стало странно, что так долго не спал. Он устал от серебрящихся искр на складках штор, от ожиданья рассвета, от тяжести в груди, от беспокойной усталости, от жара на щеках и сухости губ. Снова улегся на спину, махал на себя краем одеяла, как веером, откинул  голову, закрыл глаза, зажмурил их как-то очень сильно... и провалился.

Он ехал в поезде. Первое, что ощутил, как в такт монотонным толчкам раскачивается его тело. Ощутил физически, его тело качалось. Он лежал плашмя, грудью навалившись на перекрещенные руки. Было больно. Руки  резало, они  были  стянуты чем-то..., грубым ремнём? Они и сами были грубы эти руки, тело было большим, даже не так, взрослым, оно не могло  принадлежать Спириту. Волна ужаса поднялась внутри. Это не могло происходить с ним.

Но это происходило. Ощутив ремни на руках, он снова с мучительной ясностью вспомнил, кто его везёт и куда, вспомнил, что его ждёт. Вспомнил, на  миг  очнувшись от забытья, в котором потонул, отчаявшись найти выход. Когда одни и те же мысли бесплодно истерзали его, ведя, едва возбудив надежду, опять к тупику, напрасно перебирая неосуществимые пути к бегству, прокручивая в голове невозможные варианты спасения. И он отрешился  от всего, погрузился во тьму, в которой где-то, далеко позади горел огонёк. Огонёк, который должен был опередить, озарить ярким пламенем, стать путеводной звездой и спасти. И он, ожидая, блуждал, грезил, плыл, растворялся среди множества неясных событий, полустёртых  картин, которые беспорядочно сменяли друг друга, не давая себя осмыслить. Он потерял их порядок и счёт, их невозможно было запомнить. Лишь последнее..., – последним был мальчик, что где-то..., в нигде слишком сильно зажмурил глаза. И возвратил его к рези ремней, к тяжести неотвратимой  беды, навстречу  которой нёс поезд. Возвратил к тому, чего нельзя было избежать, но, что Разум отказывался  принять, в  самом  себе отыскивая  лазейки для лжи, ища спасение в жалких попытках вернуться в беспамятство.

Но в беспамятстве было спасенье, был путь, по которому  ужас вынес маленького Спирита назад. К серым бликам на потолке. К горячей и влажной постели. К тяжести скрещенных на груди рук – он  лежал  на  спине, отражая, как в зеркале, позу, несущегося в поезде.

Как презирал потом себя Спирит за тот ужас. Страх перед  неведомым. Растерянное смятение слабости. Ведь никогда, никогда за тринадцать лет, он не чувствовал, не мог представить, что можно чувствовать так. Пронзительно остро. Глубже и невыносимее боли.

Как он  искал  в  своей  памяти мысли Того, его воспоминания, свежие, жестоко ранящие, и всю жизнь, гораздо более долгую, чем жизнь Спирита, которую ясно видел в те краткие мгновенья. Но всё потерялось, размылось, исчезло в забытьи.

Как силился Спирит понять, что с ним случилоcь, что  это  было.

Как безнадежно пытался найти слова, чтоб рассказать этот сон. Это видение,  Чудо. Впрочем, мальчишки  и  не собирались его понимать, лишь смеялись и называли фантазером и вралем. Не скоро потом перестали  дразнить.

Обида была глубокой. Он спрятал её в себе, поклялся никогда, никому больше  не  говорить. Утаил  даже  от мамы, хотя ей привык рассказывать почти всё, что случалось с ним.

Два сновидения. Перевернули его жизнь.

Раз это дважды   пришло. Значит, должно   было  повторяться? Он ждал. Ждал, пряча от насмешек. Что-то чудесное, что открылось ему. Тайное, могучее, неведомое. Что сделает могущественным и сильным. Как оно само.

Он мечтал об этом. В какой-то взрослой книге были вычитаны слова-'спириты', 'спиритуализм'. Слова никак не объяснялись, что это такое, он совсем не понял, но не стал расспрашивать родителей. Ему понравилось звучание слова. Смутно осознавалась какая-то связь. С двумя  снами. Он стал называть себя в мыслях Спирит, тем более, что ему никогда не нравилось настоящее имя. Это начиналось так глупо, но с годами тайное, одному ему известное имя стало привычкой, а данное при рождении стало чужим.

Вот только не было больше снов. Не было почти год. Мечты были  напрасны.

Как он мог ждать? Верить, что чудо повторится?

Он быстро потерял эту уверенность. Проходили месяцы, казалось, он позабыл про сны. Казалось, время поглотило, вытеснило из его памяти два коротких сновидения. Как вдруг, нежданно, в мгновения, когда он был предоставлен сам себе, поглощён какими-то мальчишескими думами, видения вставали перед ним, как живые. И тогда исподволь выбиралось дразнящее, щекочущее, терзающее желание повторить, пережить их снова, вернуться к ним. Он ждал их опять и не мог спать ночами. 'Что случилось?' – спрашивала мама, осторожно пыталась узнать о школе, о друзьях, о ссорах, о девочках. И он отвлекался, а потом засыпал. Но о том, чего ждал, он молчал. Порой становилось ужасно  стыдно этих ожиданий. Пусть он не взрослый, но он не так уж и мал, кто сказал ему, что бывает такое? Но чертовски обидно было расстаться с верой в чудесные сны.

Хотя временами пустое, бесплодное ожидание раздражало его. 'Брось эту дребедень', — говорил он себе.

Всё, что было вокруг, – было, никуда не исчезало, не требовало никаких доказательств и потому захватывало больше и больше. Пожалуй, появись сны ещё немного позже, он уже не смог бы им поверить.

Как он попал из пелены беспросыпного  дурмана к тем существам, Спирит не запомнил. Можно их назвать существами? Или их нужно назвать шарами или туманом, пылью, точками, ничем? Видел ли он их, слышал, обонял? Нет, скорей всего, нет.

Можно ли сказать, что они вообще  были, как есть эти дома, столбы, фонари и они с Аней? Вряд ли. Но Спирит разговаривал с ними. Или они отдавали ему нечто вязкое, но бесплотное. Или просто он летал с ними вместе. Или это они перемещались по Спириту, точнее были закручены с ним в тесную и длинную спираль. Скорее, они и Спирит путешествовали по странной пустыне, где отсутствовали низ и верх, право и