Комитета Коммунистической партии Узбекистана Шарафа Рашидовича Рашидова. Вместо Москвы мы оказались в Ташкенте. Встреча с Рашидовым была такой же неофициальной, как и с Кунаевым. Снова чай, непринужденный разговор о нашем полете, о делах в республике и опять предложение совершить поездку, на этот раз по Узбекистану. К тому времени мы уже заметно устали, но отказ выглядел бы вызывающе. Кроме того, было очевидно, что лучшей возможности посмотреть такие знаменитые города, как Самарканд, Бухара, Ургенч, у нас не будет. Мы опять согласились. Рашидов дал нам свой самолет, сопровождающего, и начался второй цикл встреч и экскурсий. Он был не менее насыщенным, чем первый. Осмотры минаретов, музеев и медресе неизбежно чередовались с многолюдными митингами. И снова всюду нас встречали добрые гостеприимные люди. Ни одного проявления недоброжелательности.

Конечно, две такие насыщенные поездки подряд нас здорово измотали. Мы настолько устали от официальной обстановки и от постоянного внимания, что не хотели больше никого видеть, кроме своей семьи и знакомых.

В Москву возвращались с чувством большого облегчения. Мы с Женей сразу после приезда попали на обследование в госпиталь. Врачи хотели еще раз удостовериться в том, что у нас нет никаких остаточных изменений после космического полета. По-моему, это было пустым занятием. Нагрузка от тура по Средней Азии мне показались не меньшей, чем от полета в космос, и если бы какие-то изменения и обнаружились, то не ясно было бы, чему их приписать. Врачи на этот раз были откровеннее, чем перед полетом, и сказали, что отклонений от нормы нет. Я не рассчитывал в то время на скорый повторный полет, но и не хотел иметь медицинских противопоказаний. Мало ли, как жизнь сложится.

За время пребывания в госпитале удалось прийти в себя, и сразу после выписки я вышел на работу в родное конструкторское бюро. После почти трехлетнего отсутствия здесь было все знакомо и в то же время ново. Задачи ручной ориентации и спуска занимались уже другие люди, и дело продвинулось далеко вперед. Я решил не вторгаться больше в этот процесс и пошел работать в перспективный Летно-методический отдел. Теперь в круг моих интересов входили бортовые инструкции и программы технической подготовки экипажей.

Готовился следующий полет. На этот раз должны были стартовать друг за другом три корабля. Двум из них предстояло состыковаться, а третий должен был их сфотографировать. При подлете третьего корабля к состыковавшейся паре предполагалось проверить новый метод ручного управления сближением с помощью лазерного дальномера. Помимо работ, связанных с освоением нового способа управления, на всех кораблях планировалось проведение различных научных и технических экспериментов. Наиболее интересным из них был, пожалуй, эксперимент по выполнению электросварки, для которого украинский Институт сварки имени Е.О.Патона разработал первую в истории космическую сварочную установку.

Наш отдел готовил всю бортовую документацию. Она представляла собой набор книг, содержащих подробное описание программы полета и детальные инструкции по выполнению полетных операций. Книгам придавалась такая форма, при которой нужную экипажу информацию можно было бы легко находить. После того как программа полета была определена, специалисты нашего отдела договаривались с методистами Центра подготовки космонавтов о проведении занятий с экипажами. И мы, и экипажи готовились, конечно, не только к нормальному ходу полета, но и к случаям возникновения неисправностей в корабле. Перечень наиболее вероятных отказов в бортовых системах составляли их разработчики, а мы определяли порядок действий космонавтов в случае, если возникнет какой-нибудь из отказов. Космонавты, пользуясь нашими инструкциями, учились распознавать отказы и действовать в соответствии с предписанием. Вся эта работа чем-то напоминала подготовку шахматиста к турниру: на каждый предполагаемый ход противника придумывались контрмеры. Только наш противник был непредсказуем. Опыт показывал, что, как бы много ни рассматривалось заранее аварийных ситуаций, отказ обычно происходит там, где его не ожидают. И, тем не менее, подготовительная работа была весьма полезной. С одной стороны, она служила хорошей тренировкой, а с другой - позволяла научиться из множества подготовленных вариантов выбирать близкий к требуемому и на его основе искать решение. Это быстрее и надежнее, чем продумывать все действия заново.

Совершенно очевидно, что работа по подготовке запасных или аварийных вариантов полета может быть бесконечной. На корабле установлены сотни приборов, и можно придумывать порядок действий на случай отказа любого из них или любой комбинации отказов. Поэтому мы готовили столько вариантов, сколько реально успевали и считали разумным предложить экипажу для изучения. Я быстро всем этим увлекся, и воспоминания о моем собственном полете ушли на второй план.

Но довольно скоро произошло непредвиденное. Однажды утром мне позвонил Мишин и попросил зайти. Я удивился, поскольку все рабочие вопросы мы, как правило, решали с его заместителем.

Мишин встречает меня с улыбкой:

– Приветствую, присаживайся. Как дела?

– Ничего.

– Как самочувствие?

– Нормально.

– На «Союзе-8» можешь полететь?

Вопрос застает меня врасплох. Я знал, что экипаж этого корабля подготовлен слабо, но никак не ожидал подобного поворота дел. До полета оставался всего месяц с небольшим. Экипажи уже сдавали экзамены. Смотрю на Мишина вопросительно и жду каких-то пояснений.

Он продолжает:

– Я этот экипаж не пущу. Работают из рук вон плохо.

– Но я не готовился.

– Программа почти такая же, как была у тебя в прошлом полете. - Только нет перехода. Успеешь.

– Если Вы мне доверяете, то я согласен. Только надо начинать немедленно.

Мишин снимает трубку правительственного телефона, звонит Каманину:

– Приветствую, это Мишин. Николай Петрович, я экипаж «Союза-8» к полету допустить не могу. Работают безобразно. От меня полетит Елисеев, выбирай кого-нибудь от себя из сильных.

Для Каманина, похоже, этот звонок тоже совершенно неожиданный. Он начинает не то возражать, не то что-то объяснять. Немного послушав, Мишин твердо говорит:

– Нет-нет, это решено. Думай, кто от тебя.

Наступает пауза. Потом Каманин что-то говорит. Мишин, прикрыв трубку рукой, спрашивает у меня:

– С Шаталовым полетишь второй раз?

– Да.

Мишин в трубку:

– Ну, хорошо, договорились. Давай завтра с утра встретимся в Звездном. Попроси своих подготовить программу. Хорошо, я приеду к десяти.

Кладет трубку, смотрит на меня:

– Приезжай завтра к десяти в Звездный с вещами. Сразу и начнете.

Я попрощался и вышел из кабинета. В одно мгновение все в моей душе перевернулось. Нет больше забот об инструкциях. Через месяц мой собственный полет! Причем, вполне реальный! Надо быстро сдать дела и позвонить Ларисе, попросить долго не задерживаться сегодня на работе. Для нее это будет удар.

К моему удивлению, реакция Ларисы внешне была вполне спокойная. Когда я начал рассказывать ей о предложении Мишина, она перебила меня вопросом:

– Ты согласился?

– Да.

Я почувствовал, что после моего ответа она внутренне сжалась, но никаких эмоций проявлять не стала. Единственно, утром, перед уходом, вдруг предложила:

– Давай-ка, присядем.

– Мы сели на несколько секунд, помолчали, потом попрощались. Лариса пожелала мне «Ни пуха!», и мы расстались. Она поехала на работу, а я - опять на подготовку.

– Когда я приехал в Центр подготовки, Мишин и Каманин еще совещались за закрытыми дверьми. Начальник Учебного отдела и два методиста ходили по коридору в ожидании конца совещания. Судя по тому, как они меня встретили, им еще ничего не было известно. Наверное, их просто попросили быть