Генрих Валуа, жители Вены, запрудившие улицы, балконы и крыши домов, не скупились на здравицы.

Молодой монарх не разочаровал поклонников, представ перед их глазами. Его обаяние, красивое лицо, выразительные движения с первого взгляда вызывали симпатию. Он пленял даже своих противников непередаваемым очарованием.

Венский двор ежечасно старался доставить Генриху какой-нибудь приятный сюрприз, удивить праздником или торжественным приемом. С модным кумиром спешили познакомиться все знатные вельможи от Моравии до Альп, прибывшие в Вену.

Генрих старался вознаградить каждого милостивым жестом, знаком внимания.

Получив по переводному векселю сто тысяч экю, с огромным трудом собранные матерью, он не сумел преодолеть природной щедрости и тут же раздал деньги своим приближенным и имперским придворным.

Максимилиан тешил себя сладкой надеждой, что новый король женится на собственной невестке – Елизавете Австрийской, вдове Карла IX и дочери императора.

При всей услужливости хозяев Генриху не терпелось поскорей отправиться в путь и добраться до Италии. Венеция владела его воображением. Он хотел проникнуть туда как частное лицо, на досуге насладиться ее чарами.

Увы! Французский посол резко возразил.

– Восьмидесятилетние и столетние старики боятся умереть, не увидев вас. Ваше Величество не вправе разочаровать республику, подготовившую вам прием, достойный императора.

Генрих был вынужден покориться своей славе.

В день отъезда гостя император Максимилиан провожал его шесть лье, используя удобный случай поговорить о королеве Елизавете и произнести похвальное слово терпимости. Сам он относился к своим подданным – католикам и протестантам – в равной степени мягко, что позволяло ему избегать внутренних раздоров. Он очень советовал Генриху умиротворить Францию именно таким способом.

Король отвечал уклончиво. Он не был фанатиком, но его глубокая и искренняя вера внушала ему ужас перед ересью. Что до невестки, то о ней он даже не собирался думать. В его душе жила только Мария Клевская.

В начале июля Генрих со своими неизменными спутниками – Виллекье, дю Га, Сувре, Мироном, пересек границу Венецианской республики, где его приветствовали четыре чрезвычайных посла. Много дам, неспособных совладать с нетерпением, приехали вместе с ними и старались привлечь взгляд коронованного красавца. Вокруг его кареты толпилось около трех тысяч человек. Все словно сошли с ума от счастья, что видят короля Франции.

Самые крохотные городки возводили триумфальные арки с королевскими лилиями, украшали дома листвой, расцвечивали небо фейерверками. С появлением на улицах короля окна, балконы и крыши заполнялись любопытными.

Возбужденная толпа, восторженно горланя, едва не затоптала семьдесят сенаторов, величественно выходивших из своих позолоченных гондол. В сумятице один дворянин ввязался в ссору с сыном одного из этих важных лиц за место поближе к французскому королю и убил его прямо на глазах отца. И это было не единственное убийство во время венецианских празднеств.

Венеция неудержимо манила Генриха в лабиринты своих каналов и улиц. Он больше не мог противиться своему желанию. Герцог Феррарский вызвался устроить королю тайный тет-а-тет.

Забыв о гостях, ожидавших его к ужину, король надел скромный черный костюм и по потайной лестнице спустился в гондолу, в которой ждал доверенный гондольер, и с наслаждением отдался ритму взмахов весел.

Это была одна из самых сказочных ночей в жизни Генриха.

Под звуки баркаролы, смеха и напевов, доносившихся с берега, гондола скользила по водной глади каналов; лунный свет, словно играя отблесками пламени факелов на стенах, при каждом повороте создавал новую декорацию, высвечивая то празднично украшенный дом, мост, то стрелы колоколен или Дворец дожей.

На следующий день зазвонили все колокола и ударила пушка, народ возгласил здравицу, а на площади Святого Марка в небо взмыли голуби – дож Мочениго приплыл приветствовать высокого гостя.

Король, не позволив дожу преклонить колен, обнял его, выслушал представление высокопоставленных сановников республики и на флагманской галере направился к Лидо. Там перед Триумфальной аркой, возведенной Сансовино и Палладио и расписанной Тинторетто, его ждал патриарх Тревизский.

Прием высокого гостя продолжался до вечера.

В конце приема все вышли полюбоваться городом. Толпа, увидев короля Франции, приветствовала его восторженными криками. Ни один монарх не знал более опьяняющего триумфа. Генрих, взволнованный и счастливый, протянул руки к возбужденной толпе. В эту минуту его мысли обратились к той, что своим каторжным трудом выковала ему корону, и он воскликнул:

– Почему здесь нет моей матери-королевы, чтобы и она могла получить свою долю воздаваемых мне почестей, которыми я обязан только ей!

В один из дней Генрих нанес визит Тициану, которому исполнилось девяносто семь лет, и позировал в мастерской Тинторетто.

Однажды утром дож, явившись под предлогом вручения ценной книги, неожиданно приступил к обсуждению серьезных вопросов. Республика раскаивалась, что, уничтожив турецкий флот в битве при Лепанто, заложила еще один камень в чудовищное здание испанской мощи. Венеции было бы желательно, чтобы Франция, вновь усилившись, умерила аппетиты Филиппа II. Дож отечески советовал королю восстановить спокойствие в государстве, проявив либерализм и великодушие.

Генрих ничего не обещал: прошлое, когда ему пришлось быть главой католической партии и все связанные с этим страсти, еще очень связывало его.

По случаю приближающегося отъезда высокого гостя огромную галерею Дворца дожей осветили огни праздника. На возвышении, покрытом ковром с геральдическими лилиями, установили трон, с высоты которого Генрих как глава празднества лицезрел вереницу избранных дам и девиц, удостоенных чести танцевать перед ним.

Все они были одеты в белые платья с воротниками, расшитыми драгоценностями.

Войдя в круг прелестниц, король вдохновенно танцевал с ними гальярду.

Тем не менее всем этим помпезным торжествам он предпочитал скромные прогулки по улочкам Венеции или среди лавок Риальто. Не умея противиться своим прихотям, он тратился на безделушки, покупал сразу на тысячу экю мускус, приобретал у ювелира Фуггера самые красивые жемчужины. И это в то время, когда французский посол дю Ферье отчаянно умолял всех банкиров Италии ссудить денег на дорогу для его повелителя.

Из Франции доносились тревожные вести. Призывы матери скорее вернуться нельзя было игнорировать бесконечно. Как ни печально, надо было покидать чудесный город. Дож Мочениго проводил его на гондоле до первого города на материке.

Король в последний раз полюбовался водами лагуны, потом, глубоко вздохнув, сел в карету…

Венецию он не забудет никогда. Ее сладчайший яд, просочившись в душу Генриха Валуа, выявил в нем личность, которая существовала и раньше, но развитие которой сдерживали привычки, воспитание и религиозные заповеди.

Генрих был воякой и любителем насилия только потому, что его окружение исповедовало именно такие ценности и ставило их выше всех остальных. В Венеции он встретил иное: сочетание набожности и утонченного распутства, предпочтение изысканным играм ума, твердые и в то же время хитроумные правила политики, постоянное желание украшать жизнь – и все это в дымке восточного фатализма и сладострастия. Молодой суверен попал в новый для него мир в тот момент, когда вышел из состояния своей польской депрессии и началось его духовное становление. Он устремился в этот новый мир с той горячностью, какая свойственна людям, пережившим подобный кризис.

Теперь из оболочки, в которой он пребывал все эти годы, высвободилась его истинная натура – поэтичная, противоречивая, мистическая и фривольная, благочестивая при скрытой жестокости, жаждущая больших дел и исполненная ответственности перед окружающим миром. Одна лишь страстная любовь к Марии Клевской связывала с прошлым этого принца Возрождения, который пробудился к жизни в Италии,