тормошить.

Но Курати спал мертвым сном…

Проснулась Йоко с удивительно приятным чувством. Ей чудился слабый запах хризантем. Рядом, укрывшись с головой, спал Курати. Дыхания его не было слышно. К ярким атласным одеялам, какие обычно бывают в богатых гостиницах, льнули блики проникавшего сквозь сёдзи осеннего солнца. Оно, как видно, поднялось уже очень высоко. После длительного путешествия в Америку, а потом обратно в Японию Йоко все еще качало, как на пароходе. Она испытала особое наслаждение, когда, постелив широкую мягкую, постель, разлеглась на ней и безмятежно проспала всю ночь. И теперь было так чудесно лежать на спине в просторной комнате, не душной и в то же время теплой, закинув обнаженные до плеч руки за голову, и ощущать приятное прикосновение к ним мягких волос, созерцать узорчатый полированный деревянный потолок. Йоко никогда не испытывала такого неизъяснимого блаженства.

Через некоторое время часы внизу пробили девять. Комната Йоко находилась на третьем этаже, но в чистом, сухом воздухе бой часов был отчетливо слышен и здесь. Курати вдруг резким движением сбросил одеяло и, сев на постели, протер глаза.

– Смотри-ка, уже девять.

Странно было слышать на суше его громкий хриплый голос. Как бы крепко ни спал Курати, он, по привычке, всегда просыпался в определенное время. Его заспанное лицо почему-то рассмешило Йоко.

Она тоже встала, и, пока прибирала постель и курила (на пароходе Йоко выучилась курить), Курати успел умыться и вернулся в комнату. Потом стал надевать форменную одежду. Йоко весело ему помогала. От тела и одежды Курати исходил какой-то особый, присущий только ему, сладковатый запах, неизменно волновавший Йоко.

– Есть уже некогда. Опять весь день буду мотаться. Вернусь поздно. Для нас ведь не существует праздников, даже в день рождения императора работаем.

Только теперь Йоко вспомнила, что сегодня праздник, и на душе у нее стало еще радостнее.

Курати ушел. Йоко вышла на балкон и посмотрела вниз. Улица Момидзидзака, обсаженная по обеим сторонам вишнями, круто спускалась к морю. По ней энергично шагал Курати в темно-синем кителе. Алели наполовину облетевшие цветы сакуры.[36] Украсившие дома японские национальные флаги висели не шелохнувшись в неподвижном воздухе. Среди них виднелся и английский флаг, как бы напоминая, что город является открытым торговым портом. У таможенной пристани стояло несколько судов, в их числе – «Эдзима-мару». Флажки, переброшенные с мачты на мачту в честь праздника, казались игрушечными на фоне безбрежного синего моря.

Все долгое путешествие представлялось Йоко сном. Словно это не в ее судьбе произошла важная перемена. Бодрая, полная неясных надежд, Йоко вернулась в номер. Опрятно одетая горничная убирала постель. В нише стояла огромная ваза с целой охапкой хризантем, которые при малейшем движении воздуха распространяли по комнате свой особый аромат, едва уловимый, наводящий грусть. Вдыхая его, Йоко наконец почувствовала, что она на японской земле.

– Какой чудесный сегодня день. Вечером у вас, наверно, будет много работы, – сказала Йоко горничной, с аппетитом уплетая завтрак.

– Да, сегодня, кажется, должно быть два банкета. Но некоторые наши постояльцы поедут на обед в министерство иностранных дел, так что вряд ли все номера будут заняты.

Горничная внимательно разглядывала Йоко, пытаясь угадать, кто эта красивая женщина, приехавшая вчера поздно вечером, такая непонятная, непохожая на тех, кого она привыкла здесь видеть.

Йоко не знала, чем заполнить предстоящий день, и он казался ей бесконечно долгим, хотя осенние дни становились все короче и короче. Послезавтра она вернется в Токио, а пока хорошо бы походить по магазинам, но Кимура уже накупил целую кучу подарков, кроме того, у нее при себе почти не было денег. Укутавшись в яркое кимоно на вате, – она заказала его специально для поездки в Америку и не собиралась носить в Японии, – Йоко нервно ходила по комнате, раздумывая, что бы предпринять.

«Попробую-ка я позвонить Кото», – решила она. Эта мысль ей понравилась. Как встретит ее родня, как отнеслись в Токио к тому, что произошло, – все это было очень важно знать. Йоко позвала горничную и попросила соединить ее с Токио. Токио дали немедленно, очевидно, по случаю праздника. Лукаво улыбаясь, Йоко быстро сбежала с лестницы. В коридоре ей встречались неряшливо одетые мужчины и женщины, они, казалось, только что встали с постели. Смотреть на них было совсем неинтересно. Йоко влетела в телефонную будку, плотно закрыв за собой дверь, сняла трубку и вдруг выпалила:

– Это Гиити-сан? Да… Гиити-сан, знаете, как все смешно получилось.

Тут она спохватилась. Правда, в ее возбужденном состоянии это были единственные слова, которые она могла произнести, но и они выдавали ее с головой. Кото (ну, конечно!) медлил с ответом. Он не мог не расслышать того, что сказала Йоко, и тем не менее переспросил:

– Что?

Йоко сразу все поняла.

– Ну, оставим это. Вы здоровы?

– Да, – последовал лаконичный ответ, прозвучавший особенно сухо в телефонной трубке. Затем до Йоко отчетливо донеслось: – А Кимура… Кимура-кун как живет? Вы видели его?

– Да, видела, – быстро ответила Йоко. – Он здоров. Спасибо. Только мне было очень жаль его, Гиити- сан… Вы слышите меня? Послезавтра я буду в Токио. Но к тетке не смогу поехать, понимаете? Просто не хочу. Так вот, слушайте. На улице Сукия есть гостиница «Сокакукан»… Да, «Пара журавлей»… Поняли?.. Я там остановлюсь. Вы приедете?.. Но мне нужно непременно сказать вам кое-что. Хорошо? Так обязательно, прошу вас! Через два дня утром? Спасибо. Буду ждать. Так непременно приходите.

Кото отвечал неохотно, односложно, будто недоговаривал что-то. Он и трубку, видно, не бросал лишь потому, что звонкий приветливый голосок Йоко оказал свое обычное действие. По его тону она поняла, что он охотно отказался бы от встречи с ней, – и настроение у нее как-то сразу испортилось.

Какую встречу готовят ей в Токио родственники и знакомые, она представляла, но это ее не пугало; однако сейчас, после разговора с Кото, она поняла, что дело обстоит гораздо серьезнее, чем она предполагала. Когда Йоко вышла из телефонной будки, с ней поздоровалась, выглянув из-за своей