воспоминания вновь унесли ее в далекое прошлое. Постепенно она снова вернулась к настоящему – и цепь замкнулась все на том же ревизоре.
Раздосадованная Йоко, чтобы прогнать надоедливое видение, отвернулась от иллюминатора и, встав с постели, решительно стряхнула с себя дремоту.
Постоянное пребывание в каюте, окружавшая ее плотной пеленой духота и мясная пища – об овощах Йоко и думать забыла в эти три дня – все это будоражило нервы, горячило кровь, жар разливался по всему телу, достигал, казалось, самых корней волос. Испытывая легкое головокружение, Йоко захотела прижаться к чему-нибудь холодному и, пошатываясь, подошла к умывальнику. Она до краев наполнила водой из кувшина фарфоровую раковину, намочила полотенце, медленно выжала его и приложила к высоко и часто вздымавшейся груди. Рука ощутила упругое биение сердца. Йоко приблизила к зеркалу пылающее лицо, в предрассветной полутьме показавшееся ей необыкновенно привлекательным, и загадочно улыбнулась своему отражению.
Постепенно она успокоилась, бросила полотенце на умывальник и села на диван. Голова стала ясной и холодной. И Йоко впала в раздумье, на этот раз чисто практического свойства.
Ей было о чем поразмыслить. Что, собственно, она намерена делать? За три дня она уже дважды задавала себе этот вопрос. Когда Йоко была маленькой, она выделялась среди сверстниц недетским складом ума, к ней относились как к необыкновенному ребенку, и это, естественно, сказывалось на ее поведении. Неужели еще до рождения над нею тяготело проклятье? Йоко не раз пыталась заставить себя жить так, как живут остальные женщины. Но ничего из этого не вышло. Всякий раз избранный ею путь оказывался ложным. Йоко то и дело оступалась и падала. Но вместо того чтобы протянуть ей руку помощи, ее высмеивали. Ничего, кроме горечи, Йоко при этом не испытывала. В конце концов она стала своенравной и недоверчивой. Ей не оставалось ничего другого, как следовать велению инстинкта. Внимательно посмотрев вокруг, Йоко вдруг обнаружила, что как-то незаметно для самой себя отдалилась даже от самых близких ей людей, что она очутилась над пропастью и спасти ее может лишь брак с Кимура. Нужно остановиться, не сделать еще одного опрометчивого шага, не то связь ее с обществом оборвется навсегда. Жить в обществе и быть вне его! Брак с Кимура – это последняя возможность вернуться в общество, и отказаться от нее было нелегко. Придется надеть хомут, который называется Кимура, иначе ей просто не на что будет жить: ведь в кошельке всего полтораста долларов. Йоко прекрасно понимала, что по приезде в Америку вынуждена будет просить Кимура взять на себя еще и расходы по воспитанию Садако. Ни на кого из родственников рассчитывать она не могла. Скорее это они готовы при случае с притворной любезностью клянчить у нее подачки. А если кто и пожалеет сестер, зная их положение то в помощи все равно откажут, коль скоро это сестры Йоко. Только один человек может постоять за нее. Это Кимура – Кимура, который так и не сумел добиться от Йоко ни любви, ни даже привязанности, хотя бы из чувства долга. Бедняга! Он поддался ее очарованию, и семья Сацуки не замедлила взвалить на него тяжелую ношу.
Что же ей делать?
Чтобы отвлечься от мучительных мыслей, Йоко взяла со столика письмо Кото в европейском конверте, осторожно распечатала его и углубилась в чтение строчек, торопливо написанных красивым, но еще не вполне установившимся почерком.
«Можете ли Вы представить себе, что стали прислугой? Можете ли Вы представить себе, что есть женщины, которым приходится быть прислугой? Глядя на Вас, я всегда думал об этом и удивлялся. Неужели в этом мире могут быть люди, которые полагают, что все остальные должны им служить, а сами они никому и ничем не обязаны? Подумайте об этом, пожалуйста.
Вы внушаете странное чувство. Поступая достаточно смело, Вы никогда не рискуете. Вероятно, потому, что всегда знаете, что делать в критический момент.
Я увидел Вас впервые нынешним летом на курорте в Явата. Вы были там с Кимура-кун. Я ничего, можно сказать, не знаю о Вас. Впрочем, я вообще не знаю женщин. Но теперь, когда я узнал Вас – пусть немного, – я чувствую, что женщины для меня большая загадка. Думали ли Вы когда-нибудь о том, где та черта, которую нельзя преступать? По-моему, такой чертой является брак с Кимура. Разве не естественно для женщины, согласившейся выйти замуж, отказаться от других мужчин? Остановитесь на Кимура-кун. Отдайте ему всю себя. Я прошу об этом как его друг.
Мы с Вами ровесники, но, судя по всему, Вы считаете меня ребенком и, быть может, не примете всерьез моих слов. Но ведь и у ребенка есть чутье, он не терпит ничего неясного и неопределенного. Раз Вы обещали стать женой Кимура, то, думаю, должны прислушаться даже к моим словам.
Я пишу это письмо, а сам и ревную Вас, и ненавижу, и жалею. Как ни странно, многие Ваши поступки вызывают во мне сочувствие, хотя рассудок мой восстает против них. Но я не хочу подавлять движение души и следовать только велению рассудка. Не такой уж я моралист. Однако я не в силах уважать Вас такую, какая Вы есть. Я осмелился написать все это только потому, что хотел бы уважать жену Кимура-кун. Я горячо желаю, чтобы это время настало.
Я должен был написать это письмо, ведь я друг Кимура-кун, а Кимура-кун горячо любит Вас, только Вас одну.
Гиити Кото.
Г-же Йоко Кимура».
То, что написал Кото, Йоко и в самом деле восприняла как детский лепет. И все же ее не оставляло неприятное ощущение, что она безоружна перед Кото. Все это глупости, думала Йоко, однако чувствовала, что Кото, сам того не подозревая, проник в сокровенные тайники ее души. Тяжело было сознавать, что юноша, которого Йоко с присущим ей высокомерием считает ребенком, жалеет ее. Ей стало грустно. Положив письмо на колени и глядя в одну точку, она задумалась.
Даже Кото, который совсем не знает жизни и как будто свободен от предрассудков, потому что получил современное воспитание, даже он предостерегает Йоко от возможного падения в пропасть. Где ему, мужчине, понять, что брак для женщины связан с ее материальным благополучием и что она страдает в его оковах.
Йоко попыталась нарисовать себе картину своей будущей жизни в Америке. Как-то ее примут в обществе? Все равно заманчиво войти в совершенно незнакомый мир, раз и навсегда порвав с прежним жалким и унылым существованием. Йоко, которой гораздо больше шло европейское платье, чем японское, сумеет держаться так, чтобы не выглядеть смешной в глазах американцев. Уж там-то люди, конечно, радуются и печалятся по-настоящему. Очарование женщины там, конечно же, освобождено от оков условностей, и ей достаточно пустить его в ход, чтобы добиться успеха. Женщина там, если только у нее есть ум и способности, может без помощи мужчины заставить окружающих признать себя. И, уж конечно, там даже женщина дышит полной грудью. Во всяком случае, в каком-нибудь уголке тамошнего общества женщине все это наверняка доступно.
