следующее утро пришла да в предложила ему такое, от чего тот мигом умирать раздумал и с ней пошел.

— И где же он есть? — удивилась я.— В подполе где сидит?

Кот пригладил лапкой манишку, распушил усы, сверкнул глазами.

— Только не говори, что ты — это он! — Я ахнула от внезапной догадки.

Варфоломей прошелся из угла в угол, нагнетая интригу, и наконец молвил:

— Я — это не он, я — только его часть.

— В смысле? — потрясенно спросила я.

— Домовой пожаловался Яге, что тело его вконец одряхлело, а душа устала быть привязанной к дому, рассказал о своей мечте повидать мир, и Яга нашла решение, которое его устроило. Она взяла душу домового и разделила ее на две части. Одну часть вселила в саму избушку, чтобы всегда в доме была.

— Ничего себе! — выпалила я.— А вторую?

— Тебе сказать или сама догадаешься? — Глаза кота насмешливо вспыхнули.

— Неужели вторая вселилась в тебя? — Я подпрыгнула на месте.

— Вторая — это и есть я,— поправил он.— Избушке досталась та часть души, которая радела за благополучие и достаток в доме. В кошачье тело вселилась та, которая рвалась па свободу и мечтала посмотреть мир.

— Погоди,— я тряхнула головой,— но если избушка ожила за счет половины души домового, почему она ведет себя...

— Как женщина? — продолжил за меня кот.— Очень просто. В каждой душе есть бабье и мужицкое начало. Бабье досталось избушке, мужицкое — мне.

— Теперь понятно, почему избушка такая заботливая, а ты такой гулящий,— заметила я.— А кошачье?

— А от кошачьего никуда не деться.— Варфоломей выгнул спину.— Яга ведь не вынула душу из кота, она лишь подселила к ней душу домового. Так что я наполовину кот, наполовину домовой.

— Ничего себе! — вырвалось у меня.— А ты не жалеешь, что так все получилось?

Варфоломей стукнул хвостом, распушился, как шар, И мяукнул

— Я самый необычный домовой на свете. У меня есть дом, и в то же время я могу уходить от него довольно далеко и повидать мир. Другой судьбы я себе и не желаю.

— А как же Клепа? — вдруг удивилась я.— Почему он не показался тебе, разве он не чует в тебе своего?

— Хм-мрр,— проурчал Варфоломей.— Вдали от дома я в большей степени становлюсь котом, нежели домовым. Да и другим домовым и в голову прийти не может, чтобы в кошачьем теле жила душа домового. И мне раскрывать себя нет нужды.

— Но ведь ты мог бы расспросить местных домовых и узнать немало интересного,— возразила я.

— Зачем? — Варфоломей задрал хвост трубой.— Когда у меня есть кошки. О происходящем в доме кошки осведомлены не меньше самого домового и поведают об этом с большой охотой. Тогда как из домового обычно сведения о хозяевах не вытащишь — тайна семьи, понимаешь ли! Да что там, сам такой,— вполне с человеческой мимикой ухмыльнулся кот.— К тому же от кошек куда больше проку.

—Да уж,— не удержалась от ухмылки я.

— Они ведь не только в доме живут, но и на улице гуляют,— невозмутимо продолжил Варфоломей.— А значит, знают куда больше, чем домовые, которые привязаны к дому.

— Правда твоя,— признала я.

— Ну хватит болтать,— спохватился он.— Пора подкрепиться да в дорогу отправляться.

Терем уже потихоньку оживал. Поскрипывали двери и половицы, агукали проснувшиеся малыши, нет-нет да доносился грохот посуды из кухни. Но звучный голос Забавы еще не разносился по всему дому и двору, отдавая распоряжения прислуге. Тряпки-самотерки и ведра-водоносы еще тихонько дремали перед началом новой трудовой смены. Так что терем выглядел обычным жилищем обычной сельской семьи.

Заглянув на кухню, я предупредила Устинью о домовом и попросила оставлять ему мисочку молока и хлеба. Услышав, что домовой все это время голодал, повариха расстроено всплеснула руками, чуть не выронив ухват с горшком каши, который она вытаскивала из печи.

— Да как же так! Я-то ведь думала, Забава о том заботится. Она ж тут хозяйка! Как же теперь вину-то свою загладить? — Она сокрушенно покачала головой.

Я поспешила успокоить ее, что домовой зла не держит. А повариха пообещала кормить его отборными сливками и караваем из печи. Так что за продовольственное обеспечение Клепы можно было быть спокойной. Во всяком случае, пока Устинья работает в тереме.

От каши, предложенной поварихой, мы с котом отказываться не стали и, наскоро позавтракав, распрощались с доброй женщиной.

—- К обеду супу горохового наварю, приходи! — провожала меня Устинья, с опаской поглядывая на начинающие пробуждаться скалки-ведра-котелки.

Не дожидаясь, пока какая-нибудь из диковин захочет поиграть в салки, мы с котом предусмотрительно выскочили за дверь. И, воспользовавшись тем, что Забава еще не встала, а слуги были заняты своими утренними делами и никому не было дела до новой няньки, мы с Варфоломеем шмыгнули к воротам и выскочили на улицу. И, сошедшись во мнении, что нам здесь делать нечего, покинули село.

Выйдя за ограду, огляделись по сторонам, раздумывая, как добираться до Замышляевки, и тут из-за куста бочком выдвинулась ступа и бросилась нам в ноги, выронив метелку.

Я в задумчивости подняла метлу.

— Рискнем?

Вместо ответа Варфоломей запрыгнул в ступу и недовольно мяукнул:

— Скоро ты там? Не хватало еще, чтобы все село сбежалось посмотреть на наш отлет!

Ужаснувшись такой перспективе, я запрыгнула «на борт» и взмахнула метлой.

— В Замышляевку!

Первое время ступа строила из себя паиньку, летела чуть выше кромки леса и повиновалась малейшему движению помела. Но вскоре кот забеспокоился:

— Кажись, Замышляевка в другой стороне!

— Ты куда нас везешь? — Я строго стукнула ступу метлой по боку. — Сказано, в Замышляевку, значит, в Замышляевку!

Ступа на мгновение зависла, а потом пробкой выстрелила в небо. Несколько минут нас трясло, подбрасывало, шатало из стороны в сторону, потом ступе надоело, и она зависла, запутавшись в облаке.

— Кот, ты тут?

— Да тут я!

— Ты живой?

— Не знаю, надолго ли...

— Что делать-то?

И тут ступа дернулась и на большой скорости понеслась вниз. Земля стремительно приближалась, Уже можно было разглядеть верхушки деревьев, узкую ленту реки, опоясывающую границу леса, и спины коров, пасущихся у опушки. Я в панике махала метлой, пытаясь замедлить падение, Кот истошно матерился.

Ступа уверенно пикировала прямиком на коровье стадо. Буренки, не чуя подвоха с неба, флегматично жевали траву и не думали разбегаться. В трех метрах от земли ступа резко перевернулась и вывалила нас на землю, как хозяйка — мусор из ведра, и скрылась с места преступления, будто провинившийся водитель.