писал Борис Викторович о своем выезде из Польши,

Вместе с ним покинул Польшу и С. Булах-Балахович.

Борис Викторович передает свою агентурно-диверсионную сеть организации 'Центр действия', которая была создана в 1921 года народным социалистом Н. Чайковским. Савинковские линии связи использовались 'Центром' до 1923 года, пока его не разгромила ЧК.

Сформированные Савинковым военные кадры и отряды частично были интернированы в Польше или в октябре 1921 года двинулись в рейд по Белоруссии, где нашли свою гибель, остальные разбрелись по различным странам Европы.

1922 год оказался неудачным для экстеррориста. Его друг и покровитель Черчилль был вынужден уйти в отставку, и денежная помощь из Англии прекратилась. А в 1923 году другой покровитель Савинкова – Муссолини заявил беспокойному русскому заговорщику. 'Уймитесь, не время'.

Из Польши братья Савинковы и их единомышленники уезжают в Париж. Казалось, с политикой покончено навсегда… Борис Викторович снова берется за перо и пишет автобиографическую повесть 'Конь вороной'. В этой повести он вспоминает недавнее прошлое – 1920 год, действие ударных террористических отрядов в Полесье. Автор пытается ответить самому себе на вопросы: 'Стоило ли проливать русскую кровь ради России? Кто прав в братоубийственной гражданской войне?' Савинкова пугает превращение воина в убийцу, который убивает иногда даже от скуки. В повести – тяга к покаянию за 'кощунственный балаган' войны.

'Сроков знать не дано. Но встанет Родина – встанет нашей кровью, встанет из народных глубин. Пусть мы 'пух'. Пусть нас 'возносит' ненастье. Мы слепые и ненавидящие друг друга, покорные одному несказанному закону. Да, не мы измерим наш грех. Но и не мы измерим нашу малую жертву…' – так заканчивается эта повесть.

Как вспоминают современники, в эмиграции Борис Викторович, оторванный от Родины, становится мистиком и 'чрезвычайно религиозным' человеком.

Но, покаявшись в своей повести, Савинков не хотел оставаться в стороне от событий, он еще желал быть 'первым и правым'. Его беспокоил 'бес подполья и террора'. Он еще надеялся 'послужить Родине' и снова заняться привычным подпольным ремеслом. Он просто не мог жить, не окунувшись с головой в атмосферу опасности и авантюр.

Савинков разрабатывает планы серии террористических актов против советских лидеров и создания 'нового антисоветского подполья'. В апреле 1922 года он и Рейли решили совершить покушение на 'главного советского дипломата' Георгия Чичерина во время Генуэзской конференции. Но Савинкова задержала итальянская полиция, и план был сорван.

Повторить попытку покушения на советских дипломатов было решено в Берлине. Туда прибыли Савинков, Рейли и три террориста из группы Бориса Викторовича, но террористический акт против Чичерина снова не удался.

Новые фантастические планы Савинкова – овладеть Петроградом с помощью двадцатитысячного десантного отряда, состоявшего из офицеров-эмигрантов, не захватили никого, кроме фашистского диктатора Италии Бенито Муссолини. Однако вскоре, после подписания советско-итальянского договора, надежды на помощь финансами, оружием и флотом со стороны Италии не оправдались.

Активность и авторитет Савинкова в антибольшевистских кругах, знакомство с ведущими политиками Европы приковывало к нему внимание не только любопытных, но и ВЧК. Советское руководство видело в Савинкове едва ли не самого опасного заговорщика.

В 1922 году чекисты решили 'изъять' 'генерала террора' из-за границы. В осуществлении этого плана чекистам помог арестованный при переходе границы адъютант Савинкова – Л. Шешеня, который был направлен в Россию для восстановления старой агентурной сети, но оказался слабым человеком и после ареста выдал все явки и связи. Чекисты, воспользовавшись этой информацией, создали мнимую подпольную организацию 'Либеральные демократы', которая стала приманкой для не в меру активного Бориса Савинкова.

Агенты ЧК – ОГПУ распространяли легенды о силе и серьезной антибольшевистской деятельности псевдоорганизации, роль членов которой исполняли сами 'птенцы Дзержинского'. Первым одураченным стал руководитель 'Народного союза' в Литве И. Фомичев, который, побывав у мнимых подпольщиков в столице, пришел к выводу о важности и активности московской группы. Именно Фомичев вместе с чекистом А. Федоровым, который играл роль руководителя московской группы, сумели заинтересовать Савинкова и склонить его к конспиративной поездке в Москву.

Ему было заявлено, что только он один, как 'выдающийся организатор и конспиратор', может ликвидировать 'разногласия', возникшие в мнимой группе 'либеральных демократов'.

Друзья удерживали Бориса от роковой поездки в СССР, но Борис Викторович сказал: 'Я не могу оставаться позади. Я нужен нашим друзьям в России, чтобы вести их вперед! Настало время нанести удар! Сейчас! Колебания равносильны измене!'

15 августа 1924 года Савинков со своим ближайшим помощником Дикгоф-Деренталем, его женой и Фомичевым перешли польско-советскую границу, а уже на следующий день были арестованы чекистами в Минске. Через 13 дней после ареста Савинков предстал перед Военной коллегией Верховного Суда СССР. На суде он не отрицал большинства обвинений и рассказал некоторые подробности своей деятельности.

Самого опытного конспиратора России 'подвели' легкомыслие и ностальгия. Два с половиной года 'простоя' в Париже, вдали от бурных событий и боев, привели к тому, что Савинков заглотнул приманку. Роковую роль в его провале сыграло предательство единомышленников – полковника Павловского, поручика Шешени и Фомичева, которые зарабатывали в ЧК смягчение приговора.

В последнем слове на суде Савинков раскаялся в содеянном, признав бесперспективность своей борьбы. Во всяком случае об этом трубили советские газеты…

Сын Бориса Викторовича – Виктор носил фамилию матери – дочери писателя Глеба Успенского. Виктор Успенский приезжал в Ленинград на свидание с арестованным отцом. Тогда Савинков сказал сыну: '…услышишь, что я наложил на себя руки, – не верь'. Вскоре и Виктор Успенский погиб в сталинских застенках. Уцелел только сын Савинкова – Лев, живший в Париже.

Суд объявил Бориса Савинкова виновным в 43 преступлениях против советской власти и приговорил его к расстрелу с конфискацией имущества. Однако, принимая во внимание отречение Савинкова от своих целей, его раскаяние и 'его разоблачение интервенционистов', ЦИК СССР заменил ему высшую меру наказания лишением свободы сроком на 10 лет.

Мягкий приговор вызывал удивление, но он был частью сталинской 'хитромудрой' иезуитской игры. Савинков обладал определенным политическим весом как в среде российской эмиграции, так и в кругах западноевропейских политиков. Капитуляция и отступничество едва ли не самого опасного заговорщика должны были серьезно повлиять на тех и других, показав мощь советской державы и притягательность идей ленинизма.

Тогда в 'Известиях' появилась пространная статья редактора этой газеты Ю. Стеклова, назвавшего Савинкова 'придатком интеллигентской среды, которая не верила в массы, которая хотела быть вождями, вести массы за собой, не спрашивая их и не интересуясь их волей. Под флагом любви к трудящимся, интересов, стремлений, желаний которых не знали, да и не хотели узнавать, шли на борьбу эти революционеры…'

В своих, возможно сфабрикованных чекистами покаянных письмах, Савинков убеждал бывших единомышленников прекратить борьбу против большевиков и задуматься о положительных сторонах советской власти.

Из тюремной камеры Савинков пишет о чекистах: 'Я думал встретить палачей и уголовных преступников, а встретил убежденных и честных революционеров' (из письма Д. Пасманику); чекисты 'напоминают мне мою молодость, – такого типа были мои товарищи по Боевой организации' (из письма сестре); 'В ГПУ я встретился с людьми, которых я знаю и которым доверяю с юных лет, которые мне ближе, чем болтуны из 'Национального центра' или члены зарубежной делегации социалистов-революционеров. Я встретил здесь убежденных революционеров' (из письма С. Рейли).

Суперагент Сидней Рейли тогда высказал свою версию судьбы Савинкова. Реальный Савинков, по его мнению, был убит при переходе границы, а Лже-Савинков, что предстал на процессе и писал письма раскаяния, это умело подобранный двойник.