И. Д. Бугайенко
APOCALYPSE RETURN
или о пробуждении национального самосознания
«Мы были, есть и будем булгарами!»
Посвящается К.А.Р., без которого эта
вещь никогда не появилась бы на свет.
ПРОЛОГ
Граждане!
В связи с полным обесточиванием города и невозможностью быстрой подачи электроэнергии, для сохранения законности и правопорядка и обеспечения безопасности населения в городе вводится чрезвычайное положение и объявляется комендантский час с 20–00 до 6-00. Всякий, находящийся в это время на улице без письменного разрешения комендатуры, будет задержан до выяснения. Лица, застигнутые при попытке мародерства, будут расстреливаться на месте. Просьба сохранять спокойствие и выключить воду, газовые и электроприборы.
— Ну вот, здрасьте… — пробурчал Генрих Марксович, ощупью выбираясь на балкон. — Опять на подстанции что-нибудь!..
Темно было во всем квартале. Хуже того, темно было и за дорогой. Город был темен весь. Только над химзаводом играли сполохи «лисьих хвостов». В темноте под балконом возбужденно хихикали, что-то позвякивало, булькало. Генрих Марксович полез было уже обратно в квартиру, когда в прихожей кто-то шумно завозился.
— Кто там? — испуганно спросил Генрих Марксович.
— Да я, я, — раздраженно ответила жена, с грохотом выдирая из темнушки сумку-тележку. — Ты куда мешки из-под картошки задевал?
— Вон там, на полке… Да ты, Клав, куда?
— В магазин, — жестко ответила жена.
— Ночь же…
— Утром поздно будет. Знаешь, сколько народу набежит! Надо очередь занять, а то крупы всего килограмм тридцать осталось… Воду набери! — крикнула она уже с лестницы.
Генрих Марксович открыл кран в ванной. Вода текла тонюсенькой струйкой. «Одна ты такая умная!..» — подумал он и снова пролез на балкон. Внизу в темноте хлопали двери, дребезжали колеса тележек. От угловой бакалеи доносилось непрерывное: «Вы крайний? Я за вами…» Над химзаводом разрасталось зарево, что-то отдаленно грохотало, взлетали фонтаны огня.
— Ты что ль, Марксыч? — сосед, перегнувшись через перила, тщился развести съехавшиеся к носу глаза. — Видал, че творится-то? Моя-то баба авоськи похватала — и в магазин… Авария, брат!.. А, может, война, а? — выдохнул он с облаком перегара.
— Ну-у, это ты загнул, Кимыч! — Генрих Марксович завистливо принюхался. Снизу кстати грянули пьяными голосами:
Сосед шумно почесал майку на животе.
— Вот и я думаю — вряд ли. Не осмелятся. Мы ить не чего-нибудь — держа-а-ва!.. А прочее все — фигня. Перебьемся! Где наша не пропадала!?
— Да-а, Русь-матушка и не такое видывала! — гордо сказал Генрих Марксович, с удивлением ощущая, что в нем просыпается какое-то странное новое чувство…
ГЛАВА I
…Земли у русских, однако, очень много, но все очень плохая — ягель совсем не растет, и от моря далеко. Олешков тут, однако, совсем нет. Зато много свиней, коров и всякой другой живности. Русские, однако, их не пасут, а держат в деревянных ярангах и кормят сухой травой и объедками. Китового жиру и моржатины здесь никто не ест. Огненной воды, однако, много пьют. Поэтому люди все тупые и странные, совсем как в наших анекдотах. Раньше, однако, огненной воды еще больше пили. Теперь меньше. Финны совсем пить запрещают. А напрасно, однако…
…Матушка Матрена осторожно выглянула из дверей погреба. Вроде, никого. Она сунула четверть за пазуху телогрейки и, переваливаясь на ревматичных ногах, заковыляла через двор к задней калитке. До избы тракториста[3] Семушкина лучше было добираться задами. Не ровен час, на полицая Авдюшку наткнешься — прощай тогда четверть. А то и оштрафует, ежели не с той ноги встал… «Ну вот, накаркала! Легок, ирод, на помине!» — подумала Матрена, заслышав с улицы визгливый тенорок Авдюшки. — «И не один, никак? Кого еще черт несет?»
Авдюшка орал, как глухому:
— А вот сюда п’жалте, ваш’ство! Сюда вот! Тута у нас поп живет!
— Ке?[4] Пооп? — спросил кто-то.
— Ну, эта, хейта,[5] стал быть, хейта!
— А-а-а, руссика хейта!..[6] — понимающе откликнулся кто-то, и Матрена заметалась по двору. «Господи, чухонцы!.. За оброком, что-ли?.. А я-то, господи, с четвертью… Заарестуют!..» — так и не сообразив, куда спрятать бутыль, матушка Матрена столбом застыла посреди двора, глядя как в услужливо распахнутую Авдюшкой калитку («П’жалте-с, ваш’ство!») Боком протискивается здоровенный белобрысый и синеглазый финн с черным страшным автоматом на шее.
— А ето, ваш’ство, попадья наша, Матрена Исламходжоевна. Жена хейтова, значить, — Авдюшка всплескивал рукавами с нашитыми бело-голубыми шевронами, приплясывал вокруг незыблемо возвышающегося финна.
— Ага! — добродушно сказал финн. — Маткаа, рокка, яйкка, мези, млекко, порсас, пиистро![7]
— Чаво стала-то, Исламходжовна?! Оброк ташши!
— И-и-и, касатики, дык ведь нетути ничего!.. — привычно затянула Матрена. «У-у-у, ироды, чтоб вам повылазило! Все тянут, тянут — мочи нету!» — подумала она, боком-боком подвигаясь к дверям амбара.
— Как ето — «нетути»? — хищно спросил Авдюшка, наметанным глазом озирая двор. — А ктой-то у тебя надысь в анбаре хрюкал, ась? Нешто картошка хрюкает?.. Кабана хоронишь?!
— Каапанаа? — недоуменно спросил финн.
— Порсас, ваш’ство, в анбаре прячет. В тала,[8] значить, — Авдюшка ткнул пальцем в сторону амбара. — Давеча с тактористом-те договаривалась, колоть его собирались нынче!
— Не пушшу! — вскинулась Матрена, загораживая спиной дверь амбара.
— Я те не пушшу! Я те не пушшу! — сипел Авдюшка, оттаскивая ее в сторону. — Ой, а ето чавой-то у тебя, ась? — он подхватил выпавшую из-под телогрейки четверть.
— Саамагонна остаа?[9] — затвердевшим голосом спросил финн, сводя белесые брови к переносице.
— Сухой закон знаешь, ась?! Незаконно спиртное гонишь, ась?! — наскакивал Авдюшка на Матрену, дыша перегаром.
